<<< На титульный

Залк БЕРСОН ЛИЧНЫЙ РАДИСТ ГЕНЕРАЛА ВЛАСОВА

18 марта 1942 года на утреннем построении роты старшина объявил: сержант Берсон переводится из смены радиобюро в штат радиостанции PAT старшего лейтенанта Чаусова. Я собрал вещмешок, взял из пирамиды оружие и отправился к месту расположения РАТа на Удельную, в район Скобелевского проспекта.

В радиобюро узла связи Ленинградского фронта я работал почти с самого начала войны: сперва в Шувалово, затем в Главном штабе на Дворцовой площади (тогда еще площади Урицкого) и наконец, с августа 1941 года - в Смольном. Еще со времени службы после Финской войны в 330-м отдельном радиодивизионе капитана Иванова я был в штате радиостанции II АК вместе с Овакимом Терзяном и Виталием Панкратовым. Это моя родная станция. Но мне всегда хотелось поработать на РАТе - самой мощной из передвижных радиостанций, бывших тогда на вооружении Красной Армии - с отдельной просторной и комфортабельной приемной машиной на базе трехтонного ЗИСа, оборудованной самыми современными (для того времени) радиоприемными устройствами. И вот - мечта сбывается!..

Вскоре выяснилось, что PAT в составе отряда связистов передислоцируется по «Дороге жизни» на восточный берег Ладоги. Зачем - это забота командования. А наше дело солдатское: надо - значит, надо. Тем более, что паек на «том берегу» - 900 граммов хлеба и 100 граммов водки.

Таким образом я вместе с РАТом оказался на том берегу Ладоги в составе оперативного отряда - это было что-то вроде филиала радиороты 26 ОПС.

Надо сказать, что мне и моим товарищам по 20-му запасному полку связи, 330-му отдельному радиодивизиону, 2-му полку связи и 26-му отдельному полку связи везло на командиров от полковых до ротных. Поныне мы с теплотой вспоминаем имена Коровникова, Зазимко, Иванова, Любченко, Ралина, Генделя, Гросмана, Болотина, Калачева, Нуждина, Мержвинского.

С другой стороны, какие, скажем, у меня могли быть конфликты с командирами? Исправный солдат, в самоволки не ходил, в мастерстве радиотелеграфиста непрерывно совершенствовался. Меньше чем через два месяца после начала обучения был направлен 6 февраля 1940 года в качестве радиста на Финский фронт. Правда, профессионального уровня наших корифеев: Павла Лукашева, Николая Зиганова, Николая Бескаравайного - я не достиг. Это вообще не каждому дано. Но был надежным специалистом, в 1943 году получил квалификацию радиста I класса.

А вот по моем прибытии на «тот берег» у нас с командиром отряда с первой встречи возникла взаимная неприязнь. Нервный, задерганный, суетливый, вздорный, с совершенно неофицерской внешностью, безо всякой выправки - он меня непрерывно терроризировал. Раза три приглашал «к березе для расстрела». Правда, я сильно сомневался, умеет ли он вообще обращаться с оружием. Я пишу об этом, потому что наши сложные взаимоотношения имели если не решающее, то, во всяком случае, существенное значение для того драматического эпизода моей фронтовой жизни, о котором я хочу здесь рассказать.

Ротного недолюбливали все. Как-то вечером к нам в землянку ворвался старшина Дьяконенко. Глаза «по-дьяконовски» навыкате, возбужденный голос, в руке зеленое эмалированное ведро, накрытое чистой портянкой.

- Ребята, вот это ведро я обнаружил под нарами комроты. Полведра водки сэкономил на наших ста граммах. Подходи по одному с кружками. Ответственность беру на себя.

Первым подошел ростовчанин Михаил Должиков. Выпив зачерпнутую старшиной кружку, он сморщился, крякнул и заметался с криками: «Корочку, корочку!»

Корочку... Апрель 1942 года у стен Ленинграда. И хотя здесь мы получали по 900 граммов хлеба - какие там корочки. Но Миша был известный в роте шутник и весельчак.

Вторым подскочил к ведру я. Сделав глоток, уронил кружку:

- Тьфу, да это же хвойный настой!

Какую песню испортил! К концу первой блокадной зимы не меньше голода стал сказываться недостаток витаминов. Видно, медслужбой фронта было рекомендовано использовать хвойный настой. Нам пробовали давать его еще в Ленинграде. Питье, прямо скажем, малоприятное. Но трудно себе представить более деятельного, находчивого и преданного делу старшину, чем Андрей Дьяконенко. Вот он и пошел на уловку, которую я так бездарно сорвал. Думаю, что никогда - ни до, ни после этого случая - я не выглядел таким тупицей... Действительно, человек без чувства юмора опасен для общества.

Как бы ни были благородны намерения старшины Дьяконенко, он бы себе этого не позволил, будь у нас другой комроты.

Вскоре мы вместе с техникой погрузились в эшелон на станции Войбокало и тронулись в путь. Двигались несколько суток, но без бомбежек, спокойно. Разгрузились на станции Малая Вишера и поздним вечером добрались уже своим ходом до места расположения. Болото, редколесье, везде вода. Уже в темноте собрали хвороста и сучьев, хоть как-то разместиться на этой топи! Так и провели ночь на 1 мая 1942 года.

Утром развернули технику, соорудили полушалаши-полубараки из осиновых и ольховых жердей и немедленно приступили работе.

Постепенно выяснилось, что мы находились в расположении штаба Волховского фронта. Наша задача - обеспечение связью взаимодействия Ленинградского и Волховского фронтов в операции по прорыву блокады.

Работа поначалу проходила спокойно. Мы взяли на себя корреспондентов 80 ОПС Волховского фронта. Началась «работа на обмен» со значительными паузами и проверками связи. С каждым днем напряжённость ее возрастала, она стала почти сплошной, стали накапливаться бланки с шифровками радиограмм под грифом «срочно». Вскоре к нашей приемной машине подкатили броневик с шифровальщиками, и теперь радиограммы обрабатывались прямо на месте. Штабные офицеры с озабоченными лицами сидели в приемной машине, пытаясь чуть ли не из-под руки радиста что-то выловить и понять. По всему чувствовалось, что положение серьезное.

В один из таких напряженных дней в расположение роты прибыл начальник войск связи Ленинградского фронта генерал Ковалев.

- Товарищи, - обратился он к нам, - создалось чрезвычайное положение на линии радиосвязи со 2-й Ударной армией, на самом ответственном участке фронта. Вы сами чувствуете эту напряженность, работая в три смены. А там остался в живых всего один радист. Нужно оказать ему срочную помощь. Ввиду чрезвычайности положения командование решило послать туда радиста на добровольной основе. Кто желает?

Поднялись две руки: Володи Суханова и моя.

Генерал остановил свой выбор на мне...

Во-первых - это почетно. Важное задание... Сам генерал.. во-вторых, я ухожу от командира роты. Это какой-то кошмар. Накануне у нас опять произошла глупейшая стычка.

А кроме того, мне хотелось лично познакомиться с нашим корреспондентом из 2-й Ударной армии. Это был замечательный радист. Последние несколько дней он действительно работал один. Когда бы я ни заступил в смену, в эфире была одна и та же великолепная рука: скорость 17-18 групп в минуту, четкость как у трансмиттера, почерк отличный.

Итак, завтра-послезавтра я смогу пожать эту замечательную руку и начать совместную работу. А пока - сухой паек на трое суток, оружие в руки и - в кузов полуторки, которая направляется к Малой Вишере, на аэродром. О том, что добраться до места можно лишь на «кукурузнике» , я знаю. В кармане гимнастерки - бумага, которая тешит молодое сержантское тщеславие:

Начальнику связи 2-й Ударной армии полковнику Фатха.

Направляется в Ваше распоряжение направляется радист сержант Берсон.

Начальник Войск связи Ленфронта

генерал-лейтенант Ковалев.

В кузове полуторки кроме меня — еще один полузнакомый старшина из нашего полка.

- Ты куда направляешься?

- Во Вторую Ударную.

- А за что тебя?

- Как за что? Я сам попросился, там нужен радист.

- Ты что, очумел? Ты же оттуда не вернешься. Вторая Ударная в окружении, ее там добивают...

Так вот оно что! Дело, оказывается, не просто серьезное, а уж куда серьезней... Настроение, чего греха таить, падает. Но я уже в кузове, и надо держаться груздем...

Прибыли на аэродром.

- Товарищ майор, сержант Берсон прибыл для отправки во Вторую Ударную армию.

- Располагайтесь, сержант, неподалеку. До 22.00 вы свободны.

В 23.00 выяснилось, что сегодняшним рейсом в штаб 2-й Ударной отправляется майор оперативного отдела штаба Волховского фронта. А в «кукурузнике» лишь одно пассажирское место.

На следующую ночь тоже случилась оказия поважнее сержанта Берсона, несмотря на генеральскую бумагу. Третьей оказии было вовсе. Всякая связь со Второй Ударной прекратилась. Я вернулся в роту, а через несколько дней меня направили в одну из близлежащих деревень изучать радиостанцию «Север-Бис»: готовили личных радистов командующих армий.

На занятиях я представлял радиста командующего 2-й Ударной армией и в будущем должен был, обеспечивая по этой портативной рации связь командира со штабом фронта, сопровождать его повсюду и днем и ночью. Занятия продолжались около недели Мы изучали матчасть, поупражнялись, расходясь по лесу установлении связи, и ребята разъехались по армиям, а я вернулся в роту, которая вскоре тем же путем вернулась в Ленинград, на родную улицу Красной Связи.

Так, к счастью, и не встретился я с генералом Власовым и к сожалению, с замечательным радистом его армейской радиостанции.

С тех пор прошло ровно полвека. Но недавно все это неожиданно всплыло в памяти: в ряде периодических изданий появились жуткие (для меня особенно) публикации о Мясном Боре, где поныне лежат непогребенными останки многих тысяч воинов 2-й Ударной армии, погибших в то лето 1942 года. Не там ли и останки майора, занявшего мое место в кабине самолета?..

Я так и не узнал его имени.

А в состоявшемся прорыве блокады Ленинграда зимой 1943 года мне принять участие, к счастью, довелось.

Сайт управляется системой uCoz