<<< На титульный

Слава ВИЛЕНСКАЯ

НА ФРОНТ СКВОЗЬ ОГОНЬ И ВОДУ

     Весть о начале войны застала меня в пионерлагере недалеко от Сиверской, где я работала кастеляншей. В первое ясное воскресенье того лета у нас был родительский день, и моя мама тоже приехала ко мне в гости. Лишь в середине дня мы узнали о  правительственном сообщении.

     Начальник лагеря убеждал родителей не забирать детей в город считая, что в лагере им будет спокойнее. Но он ошибался. В первые же дни мужчины, работавшие в лагере, были мобилизованы. Детей попытались эвакуировать на Валдай, эшелон разбомбили пришлось вернуться. После этого их забрали по домам.

     В лагере оставили только нас - женщин и девушек, хозяйст­венный персонал - охранять имущество. Уже в июле мы начали голодать, но хотя могли взять продукты из лагерного запаса - у нас и мысли такой не было. Ели черный хлеб очень плохого качества, пили «перегоревшее» коровье молоко, собирали незрелую землянику. От такого питания у меня началась холера. Если бы за мной не приехала мама, я бы умерла.

     В Ленинграде, едва поправившись, я стала работать в паяльном цехе Завода металлоизделий. Работали 10-14 часов в смену, без выходных. В цехе было жарко, душно, чадно от испарений кислоты и канифоли. Вентиляция была отключена - экономили электроэнергию. Сменные паяльники грелись на примусах - по две штуки на двух работниц. Да еще окна выходили на солнечную сторону. Летом у рабочих случались обмороки, тепловые удары. He легче было в красильном цехе, куда меня перевели. Даже здесь вентиляция работала урывками, а иногда тянула в обратную сторону. Один такой выхлоп - и лицо и одежда покрывались брызгами цвета хаки. Краска долго не отмывалась: так и ходила я с «защитными» ресницами и бровями.

     В августе с большой группой рабочих меня отправили на строительство оборонительных укреплений в районе Пудость - Тайцы. Мы рыли длинный, в несколько километров, про танковый ров трехметровой глубины. Стенки нужно было сделать  строго отвесными, а весь инструмент —  лопаты и носилки. Укрытий не было. От бомбежек - одно спасение: прикрыть голову лопатой   От стремительно наступающих гитлеровских войск мы бежали чудом, тем более, что даже не знали, где находимся — это считалось «военной тайной». На наше счастье среди нас оказался моряк,  хорошо знавший эти места.

     Повторно нас вывезли на рытье окопов в начале сентября в район станции Александровка. Мы оборудовали огневые точки для стрелков и ходы сообщения. Здесь нам пришлось тяжко. Твердый, как камень, толсто-слоистый глинистый известняк едва поддавался лопате. Сильно болели руки, а на следующий день пальцы не сгибались. Жили в оставленных избах, питались овощами с огородов, ловили бесхозных кур.

     Наступила страшная зима 1941-1942 года. Я работала в токар­ном цехе в основном в ночную смену, чтобы днем больше спать и меньше думать о еде. В декабре 1942 года в наш дом попал крупный снаряд, пробивший навылет три капитальных стены и четыре окна. Мы лишились сразу и воды, и света, и парового отопления. На улице стоял сорокаградусный мороз, в комнате было минус четыр­надцать. Мы перебрались жить в пятиметровую кухоньку, обзавелись буржуйкой, топили ее любой найденной бумагой. Гораздо позже получили ордер на полкубометра дров. К тому вре­мени мы были так истощены, что еле привезли их со склада на санях, с трудом по плашке втащили на третий этаж, потом едва распилили.

     С начала марта 1942 года я работала на эвакопункте станции Борисова Грива, где кончался путь эшелонов, идущих из Ленин­града, и начиналась «Дорога жизни». Мы помогали истощенным эвакуированным при пересадке из вагонов в военные автомашины, задерживали мародеров, обслуживали кухню, пилили и кололи дрова, чистили лопатами дощатые полы бараков, залитые нечис­тотами. Однажды мне пришлось делать и другую, скорбную ра­боту— хоронить погибших. Их было много. Они гибли еще до официального открытия трассы, пытаясь преодолеть этот тяжелый путь сами. Трупы хоронили в братских могилах, перестилая ряды ватными одеялами. В каждой могиле до трехсот.

     Рабочая смена у нас была двенадцать часов, потом двенадцатичасовой перерыв. Спали часа четыре в сутки, остальное время за дополнительное питание работали на других участках: чистили туалеты, ездили за водой на Ладогу.

     Эти поездки трудно забыть. Заезжали на «газике» на лед озера, подальше от берега. Воду доставали из проруби ведром, рискуя пойти вместе с ним на дно — такие мы были слабые. Ведра подавали в кузов, где стояли бочки без крышек и бидоны. Бочки закидывали  сверху снежной «кашей», чтобы при движении меньше расплескивалась вода. Дорога была совершенно разбитая и те, кто ехал в кузове, были мокры буквально с головы до пят. Обсохнуть порой было негде. За это мы получали котелок супа из кухни. Так мы работали до окончания движения по Ладоге, когда лед уже не держал, а до навигации еще было далеко.

     Работа на Ладоге - это был самый страшный, смутный период за всю войну. Мрачная зима с суровыми морозами, никакой связи с домом, ни радио, ни газет, отчаянная вшивость, обстрелы и бомбежки, особо страшные, когда ты на льду.

     В 20-х числах апреля нас отпустили в Ленинград. Еще в поезде я узнала о мобилизации женщин в Красную Армию. Сразу по приезде я пошла в военкомат...