<<< На титульный

Михаил ГОБЕРМАН ВИДНО, СУЖДЕНО МНЕ БЫЛО ЖИТЬ…

Господи, мне уже давно за семьдесят перевалило, а я не могу забыть ничего из того, что довелось пережить почти шесть десятков лет назад. До конца дней перед моими глазами будут стоять ужасающие картины массовых расстрелов: смерть земляков, смерть моих самых близких – мамы, 9-летнего брата, 7-летней сестренки.

В наш город Новогрудок фашисты ворвались после того, как ими был взят Минск. Уже на десятый день после начала войны, предварительно хорошенько отбомбив наш город, пожаловали и сами незваные гости. И сразу распорядились: евреи будут расчищать улицы от развалин. Руководить работами заставили «Юден-рат» – в него включили самых известных людей: врачей, инженеров, адвокатов.

А еще через пару дней на центральную площадь собрали около сотни евреев (среди них был и я). Пятнадцать немцев отсчитывали из нас по десятку. Ставили к специально отрытому рву и расстреливали в упор. Я был где-то в конце восьмого десятка, и до меня просто в тот раз не дошла очередь. Видимо, они решили, что «для острастки» достаточно на первый случай «уложить» в землю пятьдесят человек, а остальные пусть видят и рассказывают другим.

Вскоре нас заставили сооружать… гетто. В Новогрудке это был настоящий концлагерь: жилые и производственные бараки обнесены двумя рядами колючей проволоки и сплошным деревянным забором. По всему периметру – вышки, оснащенные пулеметами. Ночью территорию освещали светом прожекторов. На работу и с работы нас водили строем в сопровождении конвоиров. А кормили… хлебом с опилками – выдавали по полбуханки раз в три дня.

Каждый узник гетто имел свой номер и желтую нашивку на груди. Мой номер был 178.

Жестокое, планомерное, методичное уничтожение евреев города (они составляли около 70 процентов населения) и окружающих сел, местечек – просто невозможно было вынести нормальному человеку.

А немцы постоянно устраивали «чистки», отделяя еще нужных им евреев от уже ненужных. Так, в декабре 1941-го мы услышали о том, что неподалеку немцы копают какие-то рвы. Вскоре погнали туда толпы беззащитных людей. Перед рвом всех заставили раздеться догола. И снова стреляли, стреляли… Там было уничтожено 18 тысяч евреев. Среди них – мои младшие брат и сестричка. Мы не видели, как их убивали. Но видели, как увозили к месту убийства – они махали нам на прощанье руками, не понимая, куда и зачем их везут.

А потом дошла очередь и до мамы. Ей было 38 лет. Молодая, красивая, высокая женщина, она была расстреляна в центре города. Тогда немцы вывели свои жертвы на плац, уложили на землю лицом вниз и безжалостно строчили по ним из пулеметов…

Мне повезло. Отец, я уже говорил, был отличным столяром-плотником. Он мастерил очень красивые вещи. Сам глава администрации заказывал мебель у моего отца. Я был у него единственным помощником и потому, видимо, до поры до времени считался «нужным».

Хотя однажды… Помню, евреев повели на работу в бывшее школьное здание. Приказано было освободить все помещения от парт и «прочего хлама» для обустройства казармы. И тут появился эсэсовец с парабеллумом. Он приказал мне встать к стенке и стал стрелять.

На этот раз не убивать, а поразвлечься захотел бандит. Потому что стрелял вокруг моей головы. Но стоило мне дрогнуть, дернуться…

Люди подняли крик, и я, улучив момент, выпрыгнул через окно. Школьные окна выходили в сад, и я попал в заросли крыжовника.

Вот тогда-то я и сказал отцу:

— Так жить больше не хочу и не буду. Или сложу голову, или буду свободен!

Долго и тщательно, с месяц примерно, изучал я ограду вокруг гетто: нет ли бреши в заборе.

И нашел. Совсем недалеко от ворот, где круглосуточно дежурил постовой.

«Надо уйти непременно днем, – решил я. – Ночью все освещено, а днем…».

Выбрал момент, когда постового отвлекли – вроде что-то предлагали ему купить. Сжался, как пружина. Одной ногой прижал нижний ряд проволочного заграждения и пополз. Конечно, разорвал рубашку, но ведь прошмыгнул! Оглянулся посмотреть, нет ли погони, и вижу – за мной по моему следу идет еще один человек, за ним – еще один, потом еще… Так, не сговариваясь, мы оказались вчетвером.

Нас не поймали. Немцы, как и мы, отлично знали о существовании поблизости партизан и не рискнули углубиться в лес. А я повел своих новых друзей одной из тропинок, которые знал с детства. Шел напрямую в деревню Рудки, на краю которой был хутор Стефана Билевича. Этот человек был известен в гетто – он много помогал узникам, о чем немцы не знали и даже предлагали Стефану стать старостой. Но мой отец, с которым Билевич поделился «лестным» предложением, сказал:

— Не лезь здоровой головой в больную кровать… Уже стемнело, когда я постучал в окно к Билевичу. Тот рассказал, как обойти город и добраться до Кости Козловского – еще одного человека, который помогал евреям в гетто и держал связь с партизанами.

Три ночи шли мы до деревни Макрец, где жил Костя. У него трое детей, но все-таки поделился с нами едой. Вдруг дети прибежали:

— Батько, нас ведь немцы вместе с ними расстреляют. Отец прикрикнул на них:

— Цьщ! Они тоже жить хотят!

А нам велел залечь в ботву и слушать, когда прибудут партизаны.

Едва командир партизанского отряда Анатолий Бельский меня увидел, как немедленно распорядился:

— Парнишку оставить на месяц при кухне. В мою обязанность входило в любую погоду разводить костер, приносить ключевую воду. Но я рвался в бой.

— Сперва раздобудь оружие! – сказали мне. Раздобыл. В маленькой речке, что протекала неподалеку, нашлись винтовки – наверное, наши при отступлении побросали. Так я встал в строй. И провел в партизанском отряде шестнадцать долгих месяцев.

Каждый день мы теряли товарищей. А я, как видите, дожил не только до победы, но и до третьего тысячелетия, о чем и помыслить не мог. Уцелел и мой отец. Оказывается, после моего побега он и еще несколько товарищей сделали подкоп и ушли из гетто. Но попали в другой партизанский отряд. Когда подошли регулярные части Красной Армии, мы с отцом (раненным в одном из последних боев) встретились в родном городе. Шел июль 1944 года.

От дома нашего никого и ничего не осталось. Положил я отца в больницу, а сам отправился к знакомому поляку.

Везло мне на добрых людей. И этот человек встретил меня, как родного.

— Живи, – сказал он, – у нас. Дочки мои будут кормить тебя. Отцу в больницу носи молоко и хлеб, чтоб поправился, – я дам тебе.

Скажете, вновь повезло? Наверное.

Суждено мне было выжить и когда в партизанском отряде заболел тифом. Три недели лежал я в землянке с 40-градусной температурой. Почти без лекарств. При плохом питании. Конечно, получил осложнение. Я слышал, что мне говорили, но смысла услышанного не понимал. Никто не знал, что со мной делать. И вот на заседании штаба отряда вынесли решение: расстрелять.

На мое счастье из-под Минска в это время к нам прибыла диверсионная группа. Разместили ее в нашей землянке. И среди прибывших был врач. Он осмотрел меня, взял котелок и повел к ключу. Была середина апреля 1944-го. Доктор раздел меня, велел наклониться и начал лить воду между лопаток так, чтобы она стекала на голову. Ледяная вода буквально обжигала. Но… Я стал членораздельно отвечать на вопросы врача.

Эту процедуру он проделывал со мной дважды в день. Так я снова избежал гибели.

Однажды мама спасла меня в партизанском отряде.

Было это недалеко от деревни Николаеве, рядом катила воды река Неман. Немцы знали о нашем существовании, мы давно донимали их диверсиями. И вот связной сообщил командиру: уходите, немцы наступают крупными силами. А я был в трех километрах от базы – стоял на посту и ничего не знал о готовящемся отступлении наших. На зорьке прилег у костра… и уснул.

Вдруг подходит ко мне мама, протягивает два кусочка сахара и говорит: «Мишенька, съешь, будешь жив и здоров». «Но ведь маму расстреляли», – думаю во сне. Только дотронулся до сахара – меня как током ударило. Открыл глаза: кругом стрельба. Немцы идут шеренгой, и, чтобы убежать, надо пересечь поляну. Просто чудом удалось мне проскочить опасную зону…

До войны я закончил всего четыре класса. «Учиться надо», – решил я и пошел после войны… в 7-й класс. А потом узнал, что через комсомольскую организацию набирают парней для поступления в военное училище. Поступил и я – в Череповецкое пехотное. По окончании послали меня служить в Ленинградский военный округ.

Служил в Выборге. Однажды недалеко от Тихвина (был там в командировке) познакомился с сельской учительницей. Девушку звали Катей. И… увел прямо от порога родного дома. Вот уже полвека мы живем вместе, вырастили сына.

Потом служил в районе города Ухта (Республика Коми). Когда прошло хрущевское сокращение Вооруженных сил, поступил на работу слесарем на Ухтинский нефтеперерабатывающий завод. И опять взялся за учебу – на этот раз поступил на заочное отделение Ленинградского физико-механического техникума. 22 года проработал на заводе, где меня до сих пор всячески привечают.

И все же после выхода на пенсию мы с женой приехали на ее родину – в Тихвин. И вот уже 20 лет мы – жители Ленинградской области. Хотя и с Ухтой не расстаемся – там живет и работает наш сын.

Сайт управляется системой uCoz