|
<<<
На титульный |
|
|
|
|
Израиль
ГУРЕВИЧ ЗА
ЛИЧНУЮ ХРАБРОСТЬ |
|
В июле 1941 года с третьего курса ЛИТМО ушел я добровольцем на фронт. В январе сорок второго во время Любаньской операции я был пулеметчиком станкового пулемета «Максим». В бою у Мясного Бора получил лицевое ранение: пуля раздробила нижнюю челюсть, выбила все передние зубы, разорвала верхнюю губу и нос. Очнулся я в селе Крестцы. Ребята вынесли из окружения. В полевом госпитале посмотрели: рана тяжелая – и отправили меня в тыл. Поезд шел медленно, люди смотрят – я тощею, кушать-то не могу… В Ярославле стояли полдня, впереди на путях какой-то эшелон, оказалось – госпиталь. Ребята подхватили меня – и туда. Немного не добежали, состав пошел. Потом мы узнали, что на этот поезд был налет семнадцати немецких самолетов, весь эшелон – в щепки, никто не уцелел. Попал я в Иванове, в госпиталь челюстной хирургии. Там был смешной эпизод. Положили меня на койку, а лежать не могу, что-то спину колет. Сестра думает, капризничаю. Пожаловалась при обходе хирургу, а тот сунул руку мне под спину, пощупал, пощупал и говорит: «На стол его, вся спина в осколках, буду вынимать». После госпиталя направили меня в Великий Устюг, в пехотное училище, откуда в звании лейтенанта я снова попал на Волховский фронт, как раз к началу операции по прорыву блокады. 11 января 1943 года из Путилова я был направлен в 314-ю стрелковую дивизию, в 1176-й полк. Целый день лазил в лесу по нашим позициям, искал этот полк. Не могу найти! Проголодался, устал и думаю: «Начинается наступление, а я не в своей части… ведь расстреляют, как дезертира». И вдруг, чувствую – на плечо легла чья-то рука: «Лейтенант, что ищешь?» – « 1176-й полк». И, бывает же такое, он вдруг говорит: «Я командир этого полка. У меня не осталось ни одного командира роты, так что давай бегом вон туда в лесок, принимай третью роту!». А через несколько дней началось наступление, чтобы прорвать блокаду. Роты своей совсем не знаю, вижу только – почти все восточные люди, мусульмане, и язык плохо понимают. На пути нашего движения впереди – немецкий дзот, лупит из пулемета. Приказываю скрытно подобраться к нему, а там гранатами и—по обстоятельствам. А когда подобрались, смотрю, мать честная, нас только двое: я и один русский парень. Снег глубокий, решили заползти в тыл дзота, – он справа, а я слева. Подполз и вспомнил: в автомате вроде патронов мало, надо перезарядить. Снял диск, и в этот момент из дзота выходит здоровенный рыжий немец, а я – в десяти метрах с пустым автоматом. Он дал по мне очередь и пробил правую руку ниже локтя. Вторую очередь дать не успел – выскочил мой солдат и прострочил немца слева направо, пополам. Тут же распахнул дверь в дзот, бросил туда две гранаты и дал несколько очередей. Подошел ко мне, видит – кровь хлещет на снег. Завел он меня в дзот, каким-то немецким полотенцем прямо поверх шинели перевязал. «Ждите меня здесь. Я сейчас», – и ушел. Я прождал его до темноты, но солдат так и не вернулся – то ли потерял меня в сумерках, то ли погиб… Я даже имени его не знаю… После госпиталя в Боровичах я опять вернулся в свою 314-ю
дивизию, только в другой полк – 1178-й. Теперь меня назначили командиром
батареи 120-миллиметровых минометов. Стояли в обороне. Среди минометчиков
оказались хорошие столяры. И придумал я поставить минометы на сани. Миномет
тяжелый, а по снегу и не протащишь. Ребята изготовили прочные и легкие санки.
Приехал генерал Алиев, обходит роты. Видит, у меня все шесть минометов – на
санях. Алиев постоял, посмотрел, идея ему понравилась. «Выдать всем по После полного снятия блокады я участвовал во взятии Кингисеппа, и дивизия наша стала Кингисеппской; участвовал в неудачном штурме Нарвы, потом – в наступлении на Карельском фронте. 20 июня 1944 года взяли мы Выборг (и наш 1178-й полк получил название Выборгский). Вскоре Финляндия вышла из войны, а нашу дивизию перебросили на 1 -и Украинский фронт. Начались тяжелые бои на Сандомир-ском плацдарме. Потом наступление в Польше и Германии. В районе немецкого города Глейвиц моей батарее поставили задачу: основательно «обработать» передний край противника – у них там были мощные укрепления и огневые точки: пехота наша несла потери. Главное было – найти хороший наблюдательный пункт, НП. Долбать вслепую – толку мало. Разведал я местность и пришел к выводу, что наилучшим НП мог стать разбитый дом на нейтральной полосе. Правда, добраться до него можно было только под плотным огнем немцев. И все же под прикрытием огня нашей батареи добрались мы со связистом до этого дома и на стене оборудовали НП. По нашей корректировке батарея била точно, и наступление пошло. Вот за это мне дали орден Александра Невского; в приказе написано: «За проявленную личную офицерскую храбрость». У меня есть еще ордена, но этот – особый. Потом я оказался в Чехословакии и там 8 мая (!) 1945 года меня в третий раз ранило – и опять пулевое в правую руку. Еду в санитарном поезде в госпиталь во Львов, подъезжаем к какой-то станции, а там стрельба. Машинист дал задний ход, приближаемся к другой станции, там тоже стрельба, но видим – наши, и слышим: «Победа!». А вот отпраздновать тогда победу не удалось, я лежал среди тяжелораненых с большой потерей крови. На том и кончилась для меня война. В институте была у меня любимая девушка Женя Трусова, всю войну она ждала меня. Демобилизовался я в декабре 45-го, мы поженились. Окончил ЛИТМО, получил направление на Ленинградский завод «Красногвардеец», на котором проработал 35 лет, сначала мастером, потом начальником цеха, а последние 15 лет – главным конструктором завода. Имею шесть медалей ВДНХ и 29 свидетельств на изобретения. Каких-либо межнациональных конфликтов я на фронте не замечал, хотя, со мной лично был один случай. Пожалуй, расскажу. Летом сорок третьего было долгое затишье, в блиндаже мы что-то отмечали, выпили прилично. И вдруг слышу: командир батареи 76-миллиметровок Челюшин несет какую-то антисемитскую погань, не про меня, а вообще про евреев. Я не сдержался, схватил наган и рукояткой шваркнул его по башке. Он свалился, потом подымается, по лицу – кровь. А командир нашего полка Сергеев, он тут же был, все слышал и видел, подошел и кулаком еще ему добавил. Прошло несколько дней, приходит ко мне в землянку этот Челюшин и говорит: «Израиль, хочу мириться!». «Давай, – говорю, – но ведь я не один там был». «Да он со мной разговаривать не станет!» – «Станет!». Беру телефон и соединяю его с Сергеевым, а по другой трубке слышу – Сергеев спрашивает: «А у тебя есть чем мириться-то?». Челюшин растерялся, я ему киваю – скажи, мол, есть! У меня-то было. Вскоре пришел комполка, ну мы сели, разлили и конфликт был улажен. У этой истории есть небольшое продолжение. Когда мы воевали уже в Польше, Челюшин завел себе бабу-польку и возил ее с собой; вскоре, однако, оказалось, что это не полька, а немка, да еще шпионка! Командир полка Сергеев вызвал Челюшина, обложил как следует матом, а потом сказал: «Сдал бы я тебя сегодня СМЕРШу, если б ты тогда перед Гуревичем не извинился!..». Вот такая история была. А вообще-то, мы тогда были одним народом, советским, и война у нас была одна на всех. Может, поэтому и победили.
|