<<< На титульный

Хацкель ИОФФЕ

БОРОЛИСЬ ВСЕ, КРОМЕ РАССТРЕЛЯННЫХ

     Города наши родные, улицы тихие. Наши детство и юность. Всю жизнь мы мысленно возвращаемся к вам с душевным трепетом, незабываемым ощущением цвета и запаха родной земли...

     Моя родина — Горки — районный центр Могилевской области, городок под Оршей, известен своей сельскохозяйственной академией, берущей начало от первой в России земледельческой школы (1840 г.). До войны прямоугольную сетку центральных улиц составляли сплошь частные еврейские дома. Деревянный сруб с крылечком, двор или сад, огражденный заборчиком, за ним -другой — похожий, но немножко другой — и так по обе стороны каждой неширокой улицы на протяжении одного-полутора километров. Севернее еврейского района простиралась обширная территория академии с ее фундаментальными строениями, парками, оранжереями, опытными участками, южнее — пред­местья — Слобода, Заречье и район железнодорожной   станции.

     ...Но что это? Все центральные улицы превратились в сплошной пустырь — ни единого дома, только бурьян, а предместья почти не изменились... Таким увидел я свой город после войны. С трудом, по перекресткам выжженных улиц, отыскал и родной холмик в ряду других холмиков — могилок еврейских домов: здесь был наш дом.

Где же люди? Я разузнал подробности, и к месту вечного покоя более чем двух тысяч евреев города шел, в точности повторяя скорбный путь колонны обреченных.

Это было в холодное пасмурное утро б октября 1941 года. Окруженная конвоирами, охваченная ужасом, двигалась эта живая колонна к урочищу Белый Ручей, где в поле, в километре от академического пруда, были заранее вырыты большие ямы: пятьдесят на двадцать метров. (По крайней мере, такова площадь ныне обустроенной братской могилы.) Пулеметы установили в стороне. Расстреливали группу за группой — стариков, детей, мужчин, женщин...

     Там было много моих школьных подруг. Вечно молодыми красавицами остались они в памяти. Там покоится моя мама Рахиль — ей было 42 года; ее сестра, моя дорогая тетя Вера Любман, фельдшерица районной больницы — мы жили одной семьей; моя младшая сестра Фанечка, шестнадцатилетняя школьница, и маленький братик Женя — еще младенец.   Он, вероятно, был на руках у мамы, и мне представляется, что,         обессиленная, она выпустила его из рук, и он упал в эту яму это кровавое месиво. Я знаю, так было — земля над расстрелянными еще долго колыхалась.

Не знаю, в какой яме нашла свой последний покой друг нашей семьи — Анна Израилевна Татарская, заведующая районной больницей. Она была превосходным хирургом, получила до революции образование в Европе, делала самые сложные операции и пользовалась общим почетом. Незадолго до прихода в Горки немцев она с мужем, врачом Григорием Герасимовичем Татарским вывезла из города эвакуированных больных, но немецкое наступление обогнало их. После сильной бомбардировки под Рославлем они потеряли друг друга, Татарский вернулся в Горки и скоро разделил участь всех евреев города.

     По-другому сложилась судьба Анны Израилевны. Под вымышленным именем она стала работать в небольшом госпитале, открывшемся в городе Борисове, в 150 километрах западнее Горок. Организовал этот госпиталь подпольный райком партии специально для помощи раненым офицерам и красноармейцам, не сумевшим уйти от немцев. Они лечились в госпитале под видом мирных жителей.

     Секрет госпиталя был раскрыт, но об этом узнали подпольщики, и 12 ноября 1941 года за Анной Израилевной приехала подвода из партизанского отряда. В подводе была тяжело раненная партизанка. Решение было однозначным: сначала прооперировать больную. Операция была в разгаре, когда госпиталь окружили полицаи. Через несколько дней подпольщики узнали, что Анна Израилевна погибла в застенках гестапо. До нее не дошла скорбная весть, что в конце октября под Ленинградом погиб ее сын, а мой школьный товарищ Гера Татарский...

     Из нашей семьи в живых, кроме меня, остались отец, старшие брат и сестра. Отца, Исаака-Арона Хацкелевича Иоффе, работавшего начальником участка в леспромхозе, уже в июле 1941 года призвали в армию, хотя ему было 46 лет. Он попал в части военно-полевого строительства, десять мучительных дней в октябре 1941 года выбирался из окружения, потом восстанавливал и строил мосты, вернулся с войны с медалями, среди которых были « За оборону Сталинграда» и «За оборону Кавказа».

     Мы, трое его старших детей, учились в Ленинграде, покинув по окончании средней школы родной дом один за другим с интервалом в один год.

     Старший — Борис — был талантлив с детства. Первенствуя среди школьников нашего поколения, он рано нашел свое призвание в литературной работе. В газетах «Пионерская правда» и «Пиянер Беларуси» часто появлялись его статьи, рассказы, фельетоны на школьные темы. Как лучший детский корреспондент он открыл Всебелорусский слет деткоров в 1935 году. В июне 1941 года Борис вместе с однокурсниками с русского отделения филфака ЛГУ строил оборонительные укрепления, потом с другими отличниками по специальному разрешению сдал государственные экзамены после четвертого курса — и тоже с отличием. По распределению его направили в Новосибирский отдел народного образования, но в это время уже началась блокада, и Борис пошел работать на оборонный завод.

     В одном их своих писем ко мне в ноябре 1941 года он писал: «Ленинград три месяца сдерживает полчища фашистов. Они могут выиграть сто сражений, но войну все равно проиграют. Хорошо было бы остаться в живых и быть свидетелем победы».

     2 февраля 1942 года в группе выпускников университета Борис был эвакуирован по «Дороге жизни». Около двух месяцев он лечился от тяжелой дистрофии в деревне Большой Двор в Вологодской области, после чего добровольцем ушел в Красную Армию, закончил ускоренный курс Свердловского пехотного училища и с марта 1943 года после нескольких рапортов с просьбой отправить на фронт стал командиром минометного взвода 1105-го стрелкового полка 328-й стрелковой дивизии. Со своим полком Борис участвовал в освобождении Северного Кавказа, Левобережной Украины, Киева, Житомирщины.

Командир роты П. И. Жайворонок вспоминал: «Борис получил назначение и прибыл в мою роту в период боев за станицу Крымск Краснодарского края. Солдаты с первых дней полюбили его не только за честность и мужество, но и за интересные рассказы, беседы в периоды затишья».

     Минометные расчеты полка были уничтожены в неравном кровопролитном бою за город Радомышль в декабре 1943 года. Борис покоится в братской могиле на кладбище этого города.

     Моя сестра Злата училась в Ленинграде на химическом факультете университета и в начальный период блокады вместе с Другими студентами изготавливала противотанковые бутылки с зажигательной смесью под руководством и по методике профессора университета Брауна, работала подсобницей на заводе «Севкабель». Вместе с Борисом эвакуировалась по «Дороге жизни», вместе с ним лечилась от дистрофии в деревне Большой Двор,  вместе с ним добровольно пошла в Красную Армию. Получи направление на Дальний Восток в 119-й батальон аэродромного обслуживания 98-го района авиабазирования, где вплоть до побед над Японией служила наблюдателем метеослужбы.

     Я к началу войны закончил два курса электромеханического факультета Ленинградского политехнического института. Всю нашу студенческую группу направили на Карельский перешеек копать противотанковые рвы. В июле 1941 года я пришел в Выборгский райвоенкомат Ленинграда и потребовал отправить меня на фронт. Так я стал курсантом артиллерийско-технического училища, располагавшегося на Литейном проспекте. В конце августа нас, курсантов, вывели в Таврический сад прощаться с родными, затем училище в спешном порядке эвакуировалось на Урал, в Ижевск.

     Из нас, вчерашних студентов ленинградских вузов, готовили начальников артиллерийского снабжения отдельных частей, ответственных за учет, снабжение, ремонт и хранение стрелкового и артиллерийского вооружения и боеприпасов.

     В феврале 1943 года в районе Сталинграда я наконец-то попал на передовую. Наша 17-я отдельная лыжная бригада формиро­валась в конце 1942-начале 1943 года в Челябинске, в здании цирка, и я помню, как на его арене я проводил занятия по устройству 45-миллиметровой противотанковой пушки. Не забыть мне Челябинска и потому, что во время командировки оттуда в Свердловск мне удалось повидаться с Борисом в его пехотном училище. Мы надеялись на встречу после Победы... О судьбе мамы и родных в Горках мы ничего еще не знали.

     Когда наша лыжная бригада переправлялась в Сталинград через Волгу, навстречу нам двигались одна за другой повозки с пленными немецкими генералами, за ними — большие колонны немецких солдат. Стояла ранняя дружная весна, нам пришлось сдать лыжи и волокуши. Мы составили пополнение 4-го Гвардейского сталинградского механизированного корпуса, где я стал начальником артснабжения 1828-го тяжелого самоходного артиллерийского полка. С этим полком, с его самоходками СУ-122, на Южном и 4-м Украинском фронтах прошел я от Ростова через  южный Донбасс и Запорожье — до Кривого Рога.

     В апреле 1944 года наш полк вывели на переформирование под Москву. Помню, как там, в Наро-Фоминске, мы, мальчишки в светло-зеленых шинелях образца 1944 года, стеснялись зайти в парикмахерскую, робели разговаривать с девушками — до того одичали от долгой жизни в окопах, щелях и землянках.

     Скоро экипажи полка получили новые боевые машины ИСУ-152, и с июня 1944 года — снова фронт, но уже 1-й Белорусский. В составе своего самоходного артполка, переименованного в 341-й Гвардейский, я участвовал в Белорусской операции (в составе 48-й армии в направлении Рогачев — Бобруйск — Белосток — Острув-Мазовецки — река Нерев), в Висло-Одерской операции (в составе 2-й Гвардейской танковой армии в направлении Вар­шава — Лодзь — немецкая Померания) и в Берлинской операции (2-я Гвардейская танковая армия: Берлин, Шпандау, Потсдам).

     Судьбе было угодно, чтобы я остался живым и невредимым, хотя смерть ходила рядом: во время непрестанных разъездов с передовой в тыл и обратно случалось перемахивать на еще не освобожденную от немцев территорию, попадать под плотный огонь или бомбардировку, а то и под прицел вражеских снайперов.

     Помню, как севернее Мелитополя в полной темноте мы въехали в занятую немцами деревню и глядели из хаты, силуэт которой приняли за нашу самоходку, как в нескольких метрах от нас проходят танки с крестами на броне, в то время как раненый немец с пола просил пристрелить его — а рука не поднималась; помню, как уже в Германии, наступая на Берлин, мы с «зеленым» водителем попали в зону минометного обстрела, и я под минами заводил заглохший мотор «Зис-5», и если бы не оказавшийся поблизости танк Т-34, кто знает, писал ли бы я эти воспоминания...

     Я был не единственным евреем в полку. Навсегда запомнилась мне страшная судьба Наума Зака, начальника службы ГСМ. Однажды, когда мы вели бои за Ростов, он, узнав о гибели всей своей семьи, лишился рассудка. Помню, как его увозила санитарная машина.

     Помню отважного минчанина, командующего артиллерией 2-й Гвардейской танковой армии генерал-лейтенанта Григория Давидовича Пласкова. Вот он мчится по своему обыкновению на «виллисе» впереди боевых машин на участке прорыва, светится седой локон в густой черной шевелюре...

     Когда в ночь с 8 на 9 мая 1945 года я узнал о конце войны, то вернулся на ремонтной машине-«летучке» из леса западнее Потсдама, где стоял наш полк, в Берлин. Там по улицам, на которых еще неделю назад мы вели бои, добрался до разрушенного Рейхстага и по примеру других нацарапал осколком камня на его стене свое имя.

     Прошли десятилетия. Мы, оставшиеся в живых, некогда юные участники войны, стали старшим поколением. Но что в нашей жизни может сравниться с той военной порой? Глубоко-глубоко в наших сердцах живы все наши сверстники — герои и невинные жертвы войны. Умрут они вместе с нами. И только тогда для нас кончится война.