<<< На титульный

Лев ПЕВЗНЕР

ПЕРЕПРАВЫ

     Утром 22 июня 1941 года я увидел в небе немецкие самолеты.  Всего два дня назад, получив аттестат об окончании школы в  родном городке Белыничи, я пришел в райвоенкомат, где мне  по вызову приемной комиссии военного училища выдали проездные  документы до Ленинграда. А тут война!.. Первые раненые, поток беженцев к Могилеву... Что делать?

     Отец предложил принимать решение, сообразуясь с обста­новкой, мать же, человек исключительно законопослушный сказала: «Если приказано в Ленинград, пусть едет в Ленинград» Так мы и решили.

     За два дня я под бомбежками добрался до Ленинграда, сдал вступительные экзамены (на одно место был конкурс по 12 человек; не прошедшие его направлялись на укомплектование формируемых боевых частей), 8 августа принял присягу.

     В начале сентября нас, курсантов первого курса, из учебных лагерей перевели в Ленинград. Начались занятия, а вместе с ними обстрелы и бомбежки города, зато пища в нашей училищной столовой подходила к концу. В октябре мы, 18-летние ребята, уже в полной мере ощущали голод: ни сырой и тяжелый хлеб, ни гороховый отвар, который мы обильно разводили водой, не унимали его. Все разговоры были о еде, мы вспоминали о том, что ели до войны, и мечтали, как о несбыточном, о булке, масле и сахаре.

     Мы ходили в учебные классы, проводили полевые занятия в Таврическом саду, дежурили на крышах во время бомбежек, патрулировали улицы — но все, что происходило в эти месяцы, как-то отошло на второй план, осталось в памяти только одно неослабное, изматывающее чувство голода.

     Наши преподаватели переносили с нами все тяготы. Помню будущего академика и лауреата Нобелевской премии Леонида Витальевича Контаровича. Его, в ту пору уже профессора и доктора физико-математических наук, сохранили для училиша-призвали матросом. Он служил в нашей роте, вместе с нам отбивал шаг на строевых занятиях, а потом в матросской форме читал нам лекции по высшей математике.

     В конце октября, в связи с опасностью прорыва немцев, из нас, курсантов младших курсов, сформировали 6-ю роту штаба морской обороны Ленинграда. Мы строили укрепления у моста Лейтенанта Шмидта, закрывали мешками с песком окна Академии художеств.

     Устанавливали там огневые точки. Затем нас стали готовить для десанта на катерах в заданный участок побережья Финского залива: выдали бутылки с зажигательной жидкостью, оружие, паек НЗ (мясные консервы!), который в крайнем случае можно было съесть, получив за это дисциплинарное взыскание, и начали тренировать.  Под все более сильную и частую канонаду арто6стрелов мы раз за разом в жестко заданные сроки загру_Жались в десантный корабль и высаживались из него. В одну из таких посадок, когда я сбегал по трапу в люк, разбилась бутылка, зажигательная смесь залила одежду, трюм, но, к счастью, не вспыхнула.

     В начале декабря по приказу Верховного Главнокомандующего из Ленинграда выводили все высшие военные учебные заведения. На Финляндском вокзале мы сели в промерзшие вагоны. В тот день нам предстоял путь, который запомнился мне на всю жизнь: до Ладожского озера поездом, потом более 40 километров пешим порядком по льду до Кобоны, а на «Большой земле» через Сясьстрой и Шугозеро до Ярославля.

     Ладога встретила нас жестким ветром и сорокаградусным морозом. Пока стояли, ожидая команды — поверх шинелей маскхалаты из простыней, под шинельками только тельняшка-форменка да клеши, на ногах легкие ботинки и нитяные носки —тут же тайком от командиров съели весь НЗ. Раздалась команда и пошли. Ледовая трасса была обозначена редкими шестами и разбитым транспортом. Шли беспорядочно, сгибаясь под тяжестью вещевых мешков, тянули за собой санки с учебниками и пособиями, а скоро уже и с теми, кто сам не мог сделать ни шага. Стоило сбиться в кучу, лед начинал трещать, раздавалась команда: Рассредоточиться!» Но опасность не всегда успевали заметить. В одну из присыпанных снегом трещин провалился наш товарищ Лев Гольдштейн, его вытащили, но после ледяной купели он прожил совсем недолго. Так шли всю ночь.

    Утром, добредя до Ко6оны, забились в церковь и стоя дремали, согревая друг друга.
     Mы добирались в Ярославль небольшими группами несколько месяцев, кто как и кто на чем — пешком, на санях, попутных машинах, а кто и на артустановках. Нам не выдали продаттестатов и держались мы, как тогда говорили, в основном на «бабушкином аттестате»: нас, мальчишек, по всему пути следования безотказно принимали и кормили чем могли сердобольные немолодые женщины —  после голодных блокадных месяцев мы набрасывались на все съестное. Многие по пути попали в госпитали с желудочными заболеваниями.

     В Ярославле нас разместили в неотапливаемом здании школы. Ночевали в классах на голых матрацах, не снимая одежды спать приходилось немного — из-за голода и переохлаждения все как один страдали недержанием мочи. Днем сидели в аудиториях в шинелях, чернила замерзали в чернильницах. К весне стало легче, нормализовался учебный процесс (в этом заслуга наших преподавателей, особенно доброжелательного и отзывчивого Ф. Я. Бyгрова, впоследствии начальника училища). В столовой морского экипажа мы, худые, фурункулезные, с впалыми щеками, раздутыми животами и торчащими ушами, запасаясь собственными ложками, наверстывали упущенное — можно было съесть по нескольку низкокалорийных, но зато обильных порций.

     Тяжелым летом 1942 года, когда немцы вышли к Волге и мы расписывались под текстом знаменитого сталинского приказа № 227 («ни шагу назад»), всех нас, младшекурсников, отчислили из училища и перевели в Морской экипаж — там формировалась бригада морской пехоты для боев под Сталинградом. О нашем отчислении узнало руководство Военно-инженерного училища им. Жданова, переведенного из Ленинграда в Кострому, и через Генштаб добилось перевода к ним: было признано целесообразным направить нас на фронт не рядовыми завтра, а офицерами инженерных войск через полгода. Мы протестовали. Мы рвались на фронт немедленно и подали рапорты об этом. Мы ни за что не хотели менять свои тельняшки и клеши на армейскую форму. Начальник политотдела и уполномоченный «смерша» выявили и отчислили «зачинщиков», остальных направили в Кострому.

     Училище, в которое мы прибыли, было старейшим военным учебным заведением России с богатой историей и славными традициями. С давних времен оно располагалось в Инженерном замке, а до войны еще и в здании на углу Садовой и Ракова.

    Из нашего курса укомплектовали несколько учебных классов и началась напряженная учеба всему, что нужно было знать саперу  на войне: с утра дотемна мы ходили на понтонах через Волгу и обратно, сами собирали и разбирали металлические мосты и паромы (вчетвером переносили «прогоны» весом в 180 килограммов), строили деревянные мосты (от валки леса до уклад настила) — и все это «понтонным шагом», то есть бегом. Сами устанавливали и взрывали на полигоне противотанковые и противопехотные мины, работали со всеми видами взрывных устройств. Было нелегко, зато потом на фронте мы не раз

благодарили преподавателей — опыт сапера стоит жизни.

     В начале мая 1943 года, сдав экзамены и получив первое офицерское звание, мы в новеньких, недавно введенных погонах прибыли в штаб инженерных войск, откуда нас направили в боевые части. Назначили по алфавиту (до сих пор легко узнать, на каком фронте кто воевал): те, у кого фамилии начинались на «А» и «Б», поехали на Северо-Западный, у кого на «К» — на Западный, у кого на «М», «Н» и «П», в том числе и я — на Юго-Западный фронт.

     Так начался мои долгий (за сколько лет считать два фронтовых года?) ^и негладкий (где посуху, где по воде под огнем противника) рабочий путь на войне, ибо саперы и понтонеры — первые трудяги на фронте.

     3 октября 1943 года наш батальон вышел к Днепру в районе Кременчуга. Мой взвод получил приказ организовать скрытую паромную переправу ночью — район постоянно обстреливался артиллерией и минометами; в светлое время суток понтоны должны были стоять замаскированными на нашем берегу.

     Отправились на лодке на разведку, тихо подошли на веслах к противоположному берегу, и только я приготовился измерить глубину, как нос лодки неожиданно сел на мель — в чем был, я упал в ледяную воду. Меня вытащили, мы быстро сделали замеры; на своем берегу я, закованный в ледяной панцирь, задыхаясь, добрался до траншеи, переоделся и выпил стакан спирта. Утром встал здоровым. Уже через сутки мы собрали паромы, оборудовали пристани на обоих берегах и начали переправу скопившихся людей, танков, пушек и обоза. В спасительной темноте, подсвечивая себе небольшим фонарем, мы заводили их на паром, а затем буксировали его катером через полукилометровую ширь реки, проклиная каждую немецкую осветительную ракету, которая, вспыхнув и зависнув, грозно раздвигала пространство над нами и вокруг нас, и всякий раз казалось, что мы, доступные для всех средств поражения противника, превращались в одну гигантскую обреченную мишень.

     Через несколько дней взвод получил еще более ответственное задание: для удара, решавшего успех всей боевой операции, мы должны были под самым носом у немцев, в 12 километрах выше по течению, абсолютно скрытно переправить две пристани, а затем паром с дивизионом реактивных установок («катюш»). Уключины, обмотанные портянками, бесшумно ныряющие в воду весла, подсветка карманным фонариком, временами работа «на нюх» по течению, в полной темноте... и в результате неожиданный для противника огневой шквал на том берегу. Возвращаясь в  расположение батальона вниз по течению, я с благодарностью думал об опыте и мужестве своих солдат

     Прошло еще несколько дней. 18 октября — эту дату до сих пор поминаю недобрым словом. Рано утром я узнал, что ночью погиб мой друг Миша Малиев, посмертно получивший звание Героя Советского Союза. Мы с командиром 2-го взвода сержантом  Татиевским, получив задание, пошли к солдатам, которые, ожидая нас и подремывая, грелись у костра. Вдруг — разрыв шального  снаряда — и восемь наших товарищей мы потеряли убитыми и тяжело раненными в одно мгновение. Мы, как умели, оказали  искалеченным первую помощь, отправили в ближайший медсанбат — никто из них не вернулся в строй.

     Мы еще много поработали на Днепре. Под непрерывной бомбежкой разгружали с железнодорожных составов корабли Волжской флотилии, восстанавливали высоководный мост в районе Кременчуга, разрушенный отступавшими немцами.

Знаменитая Ясско-Кишиневская операция. Мне с двенадцатью солдатами взвода было поручено сопровождать передовой отряд 6-й танковой армии генерал-полковника Кравченко — обеспечивать проход в противотанковых заграждениях и переправу через водные преграды. Сидя на танках, прижавшись к броне, мы стремительно вырвались за линию окопов. Первым препятствием была неглубокая, но с крутыми берегами река Бахлуй. В считанные минуты мы восстановили взорванный мост, срезали взрывами крутые берега и расчистили путь для танков. В течение последующих десяти дней мы разминировали и восстанавливали мосты и дороги на пути наступления наших войск от Ясс до Плоешти, сопровождая группу войск генерала Плиева.     

За успешные боевые действия наша бригада получила наименование Ясской.

     Холодный октябрь 1944 года.  После высадки десанта и закрепления плацдарма на противоположном берегу реки Тисы, в районе Сегеда, мы готовили паромную переправу румынских войск — наших новых союзников, которые теперь вместе с нами должны были гнать немцев из Венгрии: огромные обозы, повози «каруцы» со всем домашним скарбом и никакого желания воевать  за пределами Румынии.

     Затем строительство деревянного моста через Тису — оно шло днем и ночью под непрерывные атаки с воздуха, менялись только  команды, мы несли немалые потери, одним из погибших был заместитель командира батальона старший лейтенант Исроэ Добромильский. Он только что приехал на фронт из военно-ясенерного училища, где преподавал переправы.

     Новый  1945 год наш батальон встретил на подступах к Будапешту. В городе уже шли кровопролитные уличные бои. Над мирным населением, прятавшимся в бункерах и подземных переходах, нависла смертельная опасность. Немцы взорвали мосты через Дунай, и обрушившиеся в воду фермы вместе с накопив­шимся льдом образовали естественную плотину. Дунайская вода стала подниматься. Разбивая опасный затор взрывами мелких зарядов, работая в ледяной воде, мы очистили русло реки и спасли сотни жизней.

     Все мосты через Дунай были взорваны. Для снабжения наступающей армии понтонным частям 2-го и 3-го Украинских фронтов было приказано в кратчайшие сроки возвести мост над водным потоком шириной 1 100 метров. Несколько ночей по бездорожью, таясь от противника, везли к этому мосту инженерную технику, а затем за несколько часов навели наплавной мост. Это был адский труд: глубокая ледяная река со скоростью течения воды метр в секунду, противоположный берег, скрытый в тумане, налеты вражеской авиации.

     Еще не одну переправу пришлось мне наводить и наконец 7 мая 1945 года, будучи в штабе армии, которую обеспечивал наш батальон, я узнал, что готовится капитуляция Германии. Однако бои на нашем участке фронта южнее Праги продолжались и были ожесточенными. В тот день мы получили приказ: навести наплавной мост через речку Каленфурт на подступах к Праге. Двое суток мы обеспечивали движение потока танков и автомашин, у нас и в эти дни были потери — тяжело ранило моего товарища Пашу Никусаева, о котором я больше никогда не слышал.

     В ночь на 9 мая мы, вконец измотанные, прилегли отдохнуть, но скоро нас подняла на ноги невероятная команда. Оказалось, охранявший нашу переправу зенитный дивизион дал залп из всех орудий в честь окончания войны. Это была моя последняя переправа. Тем незабываемым утром наш батальон вступил в Прагу.