СО СТУДЕНЧЕСКОЙ СКАМЬИ НА ПЕРЕДОВУЮ

Я родился в еврейской патриархальной семье, учился в еврейской школе и в 1938 году с отличием окончил школу. Золотой аттестат давал мне право поступления без экзаменов в институт. Я выбрал Ленинградский кораблестроительный и стал студентом. Начало войны застало меня на третьем курсе. Я ни минуты не колебался и вместе с моими товарищами по курсу подал заявление о добровольном зачислении меня в Ленинградскую армию народного ополчения. Уже в первые дни войны я стал рядовым солдатом 2-й гвардейской дивизии Народного ополчения.

В самом начале августа наша дивизия была выведена на передовую линию – для защиты Ленинграда на дальних подступах к городу на лужском направлении. В первые тяжелые бои мы вступили под Гатчиной. Слабо вооруженная, одними только винтовками, дивизия сразу понесла большие потери. Да к тому же мы не были обучены военному делу. Нашу дивизию вынуждены были снять с фронта, возвратить в Ленинград и переформировать. Я был переведен в 70-ю ордена Ленина стрелковую дивизию.

В составе этой дивизии весь сентябрь и октябрь 1941 года – самое тяжелое для ленинградской обороны время – я защищал Пушкин. Нам удалось создать сильную оборонительную линию. Хотя мы по-прежнему были плохо вооружены, но стояли насмерть, и врагу не удалось прорваться.

В ходе одной из наших контратак 15 октября 1941 года я был тяжело ранен: осколок попал в бедро. Двадцать часов я пролежал, истекая кровью, на так называемой ничейной земле, пока мне оказали первую помощь. Ранение оказалось опасным для жизни, началось нагноение и газовая гангрена. Меня эвакуировали в Военно-медицинскую академию. Там я лежал в гипсе (от пятки до шеи) вплоть до апреля 1942 года – в самые тяжелые месяцы блокады. Только когда сняли гипс, меня эвакуировали в тыл по Дороге жизни через Ладогу. Попал я в госпиталь под Архангельском, пролечился еще месяц и был демобилизован, как инвалид войны. В августе 1942 года вернулся доучиваться в родной Кораблестроительный институт. Так закончилось для меня непосредственное участие в боях Великой Отечественной.

Кроме меня, воевали и мои братья. Нас было трое, братьев Топеров. Старший, Наум Мейерович, – танкист, заместитель командира танка, участвовал в обороне Москвы, был тяжело ранен и потерял руку. Так же, как и я, был демобилизован как инвалид Великой Отечественной войны, умер от ран и болезней, похоронен в Житомире.

Младший брат, Иосиф Миронович, учился в Саратовском пехотном училище. В 1943 году, еще до выпуска, его отправили на фронт. Участвовал в боях под Курском, был пулеметчиком в стрелковой роте. 1-го марта 1943 года погиб в бою и похоронен в братской могиле в деревне Богословка Курской области.

Вспоминая начало войны, я многому удивляюсь. Всю армию я прошел пешком. За одну короткую ночь мы дошли до Пушкина, за вторую, без отдыха – от Пушкина до Гатчины. Мне выдали сапоги 41-го размера, хотя я носил – 38-й. Обувь натирала ноги. За все время боев я был только в открытых окопах, ни разу не оказывался в укрытии. Амуниция была очень тяжелой и неудобной, лопаты пришлось выбросить. Жили, что называется, под открытым небом – в дождь и в вёдро, – но не помню, чтобы кто-либо болел простудой или гриппом. Кухни до нас редко доезжали, хозяйственники были трусоваты, боялись огня противника.

Переносить все эти трудности помогала вера в победу. Настроение было боевое, несмотря на доходившие слухи о том, что творится в блокадном городе. Страх мной овладел однажды: когда лежал, раненый, на «ничейной» земле – боялся, что немцы возьмут меня в плен, а участь еврея в немецком плену предопределена. И по сей день война мне снится: я просыпаюсь в холодном поту, когда вновь и вновь оказываюсь на той «ничейной» земле.

По утрам нам выдавали ложечку сахарного песка. В госпитале мы меняли сахар на некое подобие махорки. Одной закрутки хватало на целый день.

Сейчас я очень переживаю, когда сталкиваюсь с негативным отношением к бывшим солдатам-евреям, особенно, к инвалидам войны. Когда, например, вижу в магазине надпись: «Инвалидам войны без очереди» и показываю свою красную книжицу, нередко слышу: «Ах, ты еврей? Где купил удостоверение? В Ташкенте? На фронте вас не было». Обидно! Не менее обидны и оскорбления на улице и в транспорте. Откуда такая злоба? На фронте все было по-другому. Была взаимопомощь, взаимовыручка. Меня ведь, раненого, вытащили из-под огня противника русские люди. Во время войны мы не знали антисемитизма.

Самое сильное переживание войны – это наша беззащитность в ее начале. Нас бомбили, как домашний скот, за один налет убивали до полроты, и ответить нечем – ни зениток, ни самолетов, ни танков. От этого я даже поседел в первые месяцы войны, а ведь я молодым человеком был. Зато самое радостное переживание – любой, даже маленький успех. И, конечно, Победа, – радостнее этого и представить ничего нельзя.