<<< На титульный

Нина ФАРБЕР-РОМАНОВА

ЭТИ РАНЫ НЕ РУБЦУЮТСЯ, И БОЛЬ НЕ ПРОХОДИТ

Я родилась в поселке Гусино Смоленской области, в семье Генеха Фарбера, красильщика, подрабатывавшего извозом. До войны Гусино было обычным еврейским местечком, жители которого работали на кожевенной фабрике, в кузнице и колхозе «Заря». Это были скромные труженики, никому не причинявшие зла.

В Гусино я закончила начальную еврейскую школу и школу-десятилетку. Потом поступила в Смоленский медицинский институт.

Летом 1941 года приехала навестить родителей. Вместо отдыха попала в оккупацию и на себе испытала все ужасы нацистского «нового порядка».

Немцы и местные полицейские согнали евреев в гетто, по нескольку семей в каждый дом. Загрузили тяжелыми работами, подвергали издевательствам: «недочеловекам» нельзя выходить за колючую проволоку, нельзя встречаться с другими людьми, нельзя покупать продукты…

Однажды охранники собрали женское население гетто якобы на полевые работы, отобрали молодых девушек, завели в сарай, изнасиловали и приказали помалкивать.

Немецкий солдат на глазах у матери застрелил глухого подростка, который не слышал его окрика. Это не считалось преступлением, так как директива германского командования освобождала военнослужащих от уголовного наказания в зоне действия плана «Барбаросса».

Вскоре пошли разговоры о неизбежной расправе. Мы с братом часто говорили о побеге, но мать не решалась: «Я старая, мне ничего не угрожает, да и куда зимой с маленьким ребенком? А вы, если хотите, бегите». Но мы не могли оставить мать, отца и маленькую сестру. Узнав о расстреле евреев в соседнем поселке Красный, трехлетняя сестра сказала маме: «Мне передник не надо, завтра капут. Только обязательно спасите киску».

7 февраля 1942 года настал наш черед. Выхожу на улицу ранним утром. У проволоки стоят пожилые немцы. Один из них говорит:

«Льется напрасная кровь. Беги, детка». Вбегаю в дом с криком:

«Мутер, швестер, брудер (мать, сестра, брат)!». Мать смотрит в окно, видит приближающихся солдат и говорит: «Идут наши мелхомовес (палачи). Дочь быстро в подпол, сынуля – за печку». «Мама, – говорим мы, – никуда от тебя не пойдем».«Это моя последняя воля, – отвечает она, – не огорчайте меня». Почти насильно довела меня до подпола и только успела набросить сверху половик, как я услышала шаги убийц. Последние звуки: слово «паспорт», крик сестренки, мамино «ша-ша». Через некоторое время – звуки выстрелов.

Ночью мы с братом выбрались из укрытий и ушли в направлении Орши, надеясь встретить партизан. Спали на сеновале. Сильно мерзли. В соседних деревнях крестьяне нас узнавали: «Геноховы дети, бедняги, берите хлеб, сало, соль и быстро идите. У нас немцы». Мы стали называть себя Романовыми, по фамилии матери.

Три месяца нас прятали в деревне Смоляны супруги Сапежин-ские, родители моей институтской подруги. Однажды вечером пришли полицаи: «Получены сведения, что у вас скрываются жиды». Приказали брату снять штаны и хотели увести, как обрезанного. Спас брата старик Сапежинский. Он вскочил с криком:

«Как вы смеете… Я как медик утверждаю, что с таким дети иногда рождаются. Никакой операции не было». Переубедил полицейских своим авторитетом фельдшера.

Пришлось искать новое убежище. Лесничий отвел нас в небольшое партизанское отделение, где прятались от отправки на принудительные работы. Мы оказались среди своих, но, к сожалению, ненадолго. Вскоре лес окружили немцы. Молодежь ловили, сажали в «телятники» и отправляли в Германию.

Я попала в лагерь Биненау, на территорию оккупированной Чехословакии. Пришлось работать на Райсфоршлюсфабрик, где шили военное обмундирование.

Мой лагерный номер был 103. Однажды начальник лагеря Клан повесил нам на шеи собачьи значки с выбитыми номерами. Я спросила: «Почему собачьи?». Он ответил: «Для свиней таких значков не делают!».

Помогать фашистам после всего, что пришлось пережить? Ни за что! Сначала я сознательно травмировала палец и целый месяц не работала. Потом познакомилась с чехом Бобеком, который связал меня с руководителем Сопротивления города Подмокли. И далее, работая в заключении, я выполняла задания партизанского отделения отряда «Свобода».

Освобождение встретила 5 мая 1945 года. После процедуры проверки вернулась на родину инвалидом П группы, со справкой об участии в чехословацком Сопротивлении.

На месте родного дома – пепелище. Как жить дальше? Помог мне старший брат Исаак, фронтовик, участник обороны Ленинграда. Он заменил мне отца, помог закончить медицинский институт. 54 года я проработала врачом-педиатром в Ленинграде.

Младший брат Борис прошел через многие концентрационные лагеря, стал инвалидом. Его освободили американские войска 14 апреля 1945 года. Он тоже стал жить и работать в Ленинграде.

В 1956 году мы втроем собрались на родине, объединили родственников погибших, собрали небольшую сумму денег и организовали строительство памятника евреям поселка Гусино. Организатором, архитектором и основным строителем был мой старший брат Исаак Фарбер, проживающий ныне в Сан-Франциско. Помогал ему наш земляк Аркадий Симкин.

Поселок Гусино продолжает существовать, но евреев там не осталось ни одного. Стоит только памятник жертвам нацизма, на котором высечены фамилии, расстрелянных 7 февраля 1942 года.

Памятник взят под охрану Центром по охране и использованию памятников истории и культуры Смоленской области. Наблюдают и ухаживают за ним учащиеся гусинской средней школы, в которой я училась до войны. В школьном музее сделан стенд «Вечная память жертвам фашизма» с фотографиями погибших детей и стариков поселка Гусино.