<<< На титульный

Иосиф ФИНКЕЛЬШТЕЙН

В РАДИОРАЗВЕДКЕ

В мае 1941 года я получил повестку из военкомата. Должен был явиться в первых числах июля. 22 июня являюсь, не дожидаясь новой повестки. В военкомате несусветный бардак. Дежурный, прочитав мою повестку, с гневом обрушивается на меня: «Тут же ясно написано, когда вам явиться. Не мешайте работать». «Но обстоятельства изменились, война уже началась», – возразил я. «Понадобитесь, вызовем», – пробурчал дежурный.

Возвращаюсь в институт и сразу же записываюсь в ополчение.

В начале июля с мамой провожаем отца на фронт, он врач-хирург. Варшавский вокзал. Гремят духовные оркестры. Провожающие весело поют: «…со скорою победой возвращайтеся домой». Отцу не суждено было вернуться. Последнее письмо от него было от 8 сентября 1941 года. Сослуживцы написали, что он погиб между Островом и Псковом во время авианалета. Где могила отца и есть ли она вообще, выяснить не удалось. В блокадном Ленинграде оставалось десять близких родственников, из них пережили блокаду лишь двое: двоюродный брат Витя и его мать.

В августе я начал вести дневник и вел его до осени 1942 года. Таскал его всю войну в рюкзаке, несмотря на страх, что кто-нибудь настучит – и тогда запросто можно вместо фронта очутиться в лагере, а то и в мире ином. Вот несколько кратких записей:

«17.8. Все еще в резерве, но теперь в танковом. Ну, думаю, теперь порядок. «Броня крепка и танки наши быстры», теперь попаду в дело. Но надежды не оправдались – то нет танкистов, то нет танков, на весь запасной полк полуисправный танк и две рации 71ТК.

3.9. Немцы взяли Ивановские Пороги. Это в 30-40 км от города.

10.9. Второй день немцы бомбят Ленинград. Горят Бадаевские склады. Меня обещали взять в формируемый разведбат… Ночью снились антоновские яблоки, большие, сочные. К чему бы это.

1.10. Врагу ворот Ленинграда в Лигово… Утром нас вывели на пустырь смотреть расстрел дезертиров. Их трое, все танкисты. Раздеваются и покорно стоят в кальсонах на снегу босиком. Всех их задержали дома, наверно, приезжали попрощаться перед отправкой на фронт. После расстрела все упали, но двое еще шевелились. Подходит нквдешник и стреляет им в голову из пистолета. Жуткая картина…

23.10. Вновь подал рапорт с просьбой зачислить меня в действующую армию. Опять сорвалось, майор выставил меня из комнаты. В газетах пишут о больших потерях немцев, а в народе говорят: „Мы их бьем, а они все наступают”…

9.11. Газеты сообщают: „Ленинград в кольце блокады, пока блокада не будет прорвана, ожидать улучшения питания не следует".

16.11. Была надежда попасть в десантники, комиссар меня рекомендовал. Но формирование десантной части отменили…

12.12. Восьмого у меня украли бумажник с деньгами и прод. карточкой. Три дня питался одной тарелкой жидкого супа в сутки. Слава богу со вчерашнего дня перешли на котловое довольствие…

20.12. Пришел ответ на один из моих рапортов из штаба фронта, меня взяли в запасной полк связи. Из строевых связистов попал в танкисты, а теперь вновь в связисты.

21.12. Узнал, что формируют радиоразведывательный батальон. Набирают связистов, знающих немецкий язык. Я быстро настрочил рапорт. Заставляю себя писать дневник силой. Очень холодно.

30.12. Представитель штаба фронта записал меня в свой кондуит, как переводчика.

1.1.42. Встречу Нового года проспал, встретил во сне. Мороз 30 градусов.

3.1. Вызвали в штаб фронта. Часть, куда меня назначили – секретная. Вечером отправился в часть. По дороге зашел домой попрощаться и захватил справку о допуске к секретной работе в НИИ. Через весь город иду пешком. Трамваи давно не ходят».

С 4-го марта я – офицер-переводчик 345-го отдельного радиоразведывательного дивизиона особого назначения. Рядовой состав дивизиона в основном симпатичные девчата 16-17 лет. Командир нас предупреждает: «Вы с ними ни-ни – война, сразу отчислим».

5-го переходим по льду Ладоги на Большую землю, на Волховский фронт. Мороз – минус 30. Но я—в меховых портянках, сшитых из маминого боа. Это спасло мои ноги от обморожения. Многим не повезло. В Новой Ладоге сменял две пачки папирос на полбуханки хлеба. И сразу всю съел.

В дивизионе нас четверо переводчиков. Мы на маленьком УКВ принимаем сообщения немецких самолетов-разведчиков о скоплениях наших войск и техники в прифронтовом районе. Перехват позволял вовремя рассредоточить войска и вызвать авиацию для прикрытия.

В середине февраля мне в помощь назначили вновь прибывшую переводчицу Валю Дворянкину. У нас сложились близкие отношения, дело молодое. Начальство возмутилось, хотя и у них в этом смысле рыльце было в пуху. Как-то вечером Валя пришла зареванная и сказала; что ее откомандируют в разведотдел 4-й армии. Чувствуя, что всему виной наши с ней отношения, я решил принять удар на себя. Обратился к начальнику разведотдела фронта, сказал, что давно мечтаю поработать армейским переводчиком, допрашивать живых немцев, быть ближе к фронту. Просил направить меня в разведотдел 4-й армии вместо Дворянкиной. Моя просьба сразу же была удовлетворена. Так я стал служить на новом месте.

В 4-й армии я снова начал вести дневник.

«18.5. Допрашивал живых фрицев. Хожу по траншее на передовой. Метрах в 50 немецкий окоп. Слышно, как там гремят котелки и играют на губной гармошке. Какой-то немец кричит: „Эй, Иван, зуппе хочешь?”. Наши отвечают трехэтажным матом. На этом „дружеская” беседа заканчивается.

29.5. Как-то к нам приехал армейский комиссар Мехлис, он решил сам допросить очередного фрица. У пленного нашли фотографию, на которой наши измученные пленные тащат железнодорожную платформу с сидящими на ней гогочущими фрицами. „Спроси у него, – приказывает Мехлис, – почему он, сволочь, издевается над нашими солдатами?”. И для убедительности бьет пленного в зад. „Здесь меня нет”, – лепечет пленный. „«Нет, вот ты, я тебя сразу узнал!” – орет Мехлис и показывает на совсем непохожего немца. Я робко возражаю: „По-моему, это и в самом деле не он. Наш коротышка, а этот на фотографии вон какой длинный”. „Нет, это он, – продолжает орать Мехлис и, тыча пальцем в мою сторону, приказывает, – А этого засранца убрать, и чтобы я его больше здесь не видел!”. Через несколько недель меня вернули в 345-й ОРД. Здесь я снова встретился с Валей, но ее вскоре перевели в другую часть, и я с риском наказания проводил ее до станции Неболочи. Расстался я с Валей до лета 1946 года».

С октября 1942 года я работал в новом амплуа – подслушивал полковые и батальонные радиостанции немцев. Диапазон слышимости этих радиостанций 1–2 км. Поэтому приходилось работать все время вблизи переднего края – в окопе или землянке – нередко под обстрелом противника.

Мне выдали в штабе фронта удостоверение: «Оказывать всяческое содействие лейтенанту Финкельштейну, выполняющему важное оперативное задание». С этой бумажкой мне был открыт доступ к большим офицерам разведки. Вид у меня был еще тот:

пилотка на макушке, шинель нараспашку, сапоги велики и спадали с ног, в общем, бравый солдат Швейк с еврейским акцентом. Начальники прощали мне мой вид: очевидно считали, что для выполнения «важного оперативного задания», в целях секретности, для маскировки, надо быть похожим на Швейка.

Работал я вместе с сержантом Григорьевым: я подслушивал и составлял сводки, Григорьев относил их в разведотдел ближайшей дивизии и варил суп. Повар из него был никудышный, но товарищ он был хороший. Мы прошли с ним сотни километров, не раз попадали под бомбежки и обстрелы. Похоже, мы родились под счастливой звездой – серьезно ни один из нас не пострадал. Я отделался двумя легкими ранениями и контузией средней тяжести.

Вот при каких обстоятельствах произошло последнее. Григорьев собрался пойти за водой, но тут начался сильный обстрел. Снаряды ложились далеко за землянкой. «Эх, Яшка-артиллерист, бах и мимо» пропел Григорьев. Не успел он закончить фразу, как снаряд взорвался у входа в землянку, засыпал вход, все тряхануло, смесь песка и гари залепила глаза. Мы остались целы. В приемник попал осколок величиной со сливу. Сидел бы я сантиметров на 15 левее – угодил бы осколок мне в голову. Пришлось возвращаться в дивизион. После этого мы решили больше никогда не произносить рискованных фраз, могущих стать роковыми.

Вечером 29 декабря 1942 года, нагруженные имуществом и трехнедельным сухим пайком, мокрые и грязные, мы прибыли в расположение 44-й дивизии. Встретили нас неприветливо. Заняли мы пустовавшую землянку, воды в ней по колено, холодно и противно. В дивизии нас успели предупредить: ровно в 16.00 немец обстреливает позиции. Как услышите, что заскрипел «ишак» – не высовывайтесь. Вычерпали мы воду, с трудом достали печку, затопили, пол устлали лапником. Стало тепло и даже уютно. Вдруг в землянку врываются два автоматчика, тычут в нас стволы, кричат: «Хенде хох!». Пытаюсь объяснить, кто мы, но безуспешно. Один другому кричит: «Бегай до капитану, скажи, шпиёнув пымали». Прибегает капитан, улыбается. Объясняет, что приходил СМЕРШ. Где-то тут окопался немецкий шпион, который подает сигналы своим, и они обстреливают нас, когда подъезжают кухни. Выпили мы с капитаном спирта из наших запасов. Все и уладилось. А немец действительно в 16.00 непременно обстреливал наши позиции, но мы привыкли.

Весной 1943 года мы получили задачу «слушать» немцев на плацдарме между Псковом и Островом, вдоль реки Великой. Дождавшись сумерек, перешли по льду на плацдарм. И все же немцы заметили передвижение. Начался сильный обстрел. На наше счастье стреляли немцы болванками, видимо, не было осколочных. Все кончилось благополучно, и мы без потерь добрались до переднего края.

На следующий день мне удалось подслушать, как немцы открытым текстом запросили бронетехнику, опасаясь нашей контратаки. Наши своевременно отреагировали на мое разведдонесение, прислали на участок противотанковое орудие. Немцы попытались атаковать, но их атака была сорвана. Меня за перехват, позволивший своевременно подготовиться к отражению танковой атаки противника, наградили орденом Отечественной войны II степени.

Наша группа постепенно разрасталась. После того как мы вошли в Прибалтику, нас было уже 7 человек, была полуторка и кроме приемника нам дали радиопередатчик. Мы теперь могли передавать донесения прямо в штаб дивизиона, не надо было посылать гонцов. Появился у нас специалист по перехвату радиограмм, передаваемых азбукой Морзе, я этому не был обучен.

Не обошлось и без потерь, ведь действовали мы вблизи переднего края. Первым погиб Толя Дмитриев, любивший напевать: «Эх жить бы, дожить бы, до свадьбы-женитьбы». Увы, не дожил. Вышел утром из землянки помыться – и неожиданно упал на руки товарищу, поливавшему ему воду. Шальная пуля клюнула его в висок. Второй жертвой оказался бедный Грижмайло, попавший под артиллерийский налет, когда, казалось, ничто не предвещало опасности, кроме той, что шла война. Случайности на войне решают все: повезет – и в критической ситуации останешься цел, а не повезет – погибнешь в спокойной обстановке. Поневоле поверишь в судьбу и станешь фаталистом.

После 1943 года начинается наше наступление. Дороги дивизиона лежат через Прибалтику, Венгрию – Балатон, Дунай и—до Вены. Конец апреля встречаем в Австрии. Победа застает нас вблизи Граца. В конце июня – передислокация в Болгарию. Перед нами теперь новые задачи – радиослежка за Южной группой войск бывших союзников.