<<< На титульный

Ефим ШЕР

Я НЕ МОГ ТУДА ВЕРНУТЬСЯ

     Вильнюс, в котором до войны из 200 тысяч жителей было 60 тысяч евреев, не случайно называли Иерусалимом Литвы. Это был центр еврейской культуры Польши. И как ни в одной стране Европы, здесь, в Польше, пышно цвел антисемитизм. Мы, молодые ребята, сталкивались с ним ежедневно. Отец моего школьного товарища сделал нам кастеты для самозащиты, иначе ходить было опасно.

     Не удивительно, что в 15 лет мы вступили в подпольную коммунистическую организацию. Нас привели туда идеи братства, равноправия и равных возможностей для людей всех нацио­нальностей. Мы многим рисковали, нас это не остановило.

Когда в июне 1940 года в Литве была провозглашена советская власть, наша организация стала легальной. Мы с товарищем по школе участвовали в манифестациях, праздниках. Мы жили в квартале, где основным населением были поляки, и нас знали как приверженцев советской власти. Наша комсомольская молодежь свято верила в идеалы коммунизма. Мы ничего не знали о том, что происходит в Советском Союзе, понятия не имели о тирании Сталина, ГУЛАГе и политических процессах.

     21 июня 1941 года в Вильнюсе было спокойно. Никому и в голову не приходило, что может начаться война.

     Окончились дни учебы. Наша компания из шести человек поехала на байдарках за город, мы купались, загорали и веселились на берегу реки Вилии.

     Это было накануне.

     22 июня утром явился посыльный и сказал, что всех комсомольцев вызывают в гимназию. Мы с товарищем пошли. Что уже началась война — мы не знали.

     По дороге мы увидели в небе самолеты с немецкими опознавательными знаками. На бреющем полете они обстреливали людей на улицах. Это было ужасно. Мы и не предполагали, что такое может учиться. В гимназии нам объявили, что в 7 часов вечера

всех комсомольцев собирают в горкоме.  Вечером, когда мы собрались в подвале горкома (налеты на город шли один за другим), нас распределили по важным объектам для их охраны от возможных немецких парашютистов и вражеских элементов.

     Ночью мы дежурили на электроподстанции. Оружия нам не дали, так что в случае реальной опасности защищать свой объект мы не могли. Всю ночь мы провели там, а рано утром пощ_Ли домой. Это был опасный путь. Немецкие самолеты почти беспрерывно бомбили город. Наших самолетов не было видно. В вильнюсском аэропорту слышны были бомбовые удары. Отец, мать и сестренка не спали из-за налетов и всю ночь прятались в полуподвально квартире соседей. Утром второго дня войны, как рассказывают очевидцы, из города в спешном порядке уходили советские войска. Железнодорожный вокзал не работал, поезда не ходили. Многие поляки с нашей улицы знали, что я и мой товарищ —комсомольцы. Медлить было нельзя. Я знал, что такое немцы и как они обращаются с евреями; я понимал, что из-за моего ареста могли пострадать родители и сестра. Собрал самое необходимое в рюкзак Хлеба дома не было. Мать дала мне два кусочка сахара, два  печенья и полотенце. Я сказал, что ухожу пешком из города вместе с Красной Армией. Мои родители, пожилые люди, не в силах были идти пешком. В два часа дня мы с товарищем ушли из города, надеясь, что наши скоро вернутся и прогонят немцев.

     Нам повезло: удалось остановить машину с красноармейцами, и десяток-другой километров мы ехали с ними. Потом другая военная машина подбросила нас. То пешком, то на попутках мы двигались на восток. Так прошла ночь.

     Чем дальше мы были от дома, тем больше чувствовалось напряжение. Спиной ощущали, что фашисты, кажется, вот-вот настигнут нас.

     Утром 24 июня мы были уже на границе с Белоруссией. Вышли к железной дороге и вместе с другими беженцами загрузились на открытые платформы поезда, который повез нас в глубь страны.  Рядом с нами — женщины с грудными детьми — офицерские жены. Дети плакали. Матерям нечем было их кормить. Крестьяне с тревогой смотрели на наш поезд, бросали куски хлеба. Мы были первыми беженцами из Прибалтики. В Смоленске нас высадили. Только здесь до меня дошло, что больше я никогда не увижу родителей, сестру и всех близких. От одной этой мысли можно было сойти с ума. Пытался отвлечься, заговаривал с товарищем - ничего не помогало. Это был один из самых ужасных дней в мое жизни. Родителей и сестру я любил, обожал, боготворил.

     В Смоленске мы с товарищем пошли в военкомат с просьбой призвать нас в армию. Нам отказали из-за возраста (по 17 лет) и из-за того, что специальные балтийские дивизии еще формировались. Тут же предложили поступить на работу. Работали мы в колхозе, а позднее, уже на Урале, на Березниковском магниевом комбинате. Ждать пришлось до января 1943 года, а в июне 1944-го я принял свой первый бой в Восточной Пруссии.

     Наша минометная рота наступала вместе с пехотой в районе Кенигсберга. Немцы отступали и уходили от нас на машинах. Мы же преследовали их в пешем строю в полном боевом снаряжении, неся на себе минометы. В одном из этих боев наш батальон под

командованием майора Виленского отбил восемь контратак фашистских танковых частей.

     Немцы внезапно начали контратаку. За танками шла пехота. Минометным и артиллерийским огнем мы заставили их отступить.

     В этом бою погиб один минометный расчет. Заряжающий опустил мину в ствол, не заметив, что предыдущая мина не вылетела. Ствол разорвало.

     В этом же бою меня ранило в левую руку пулей, пролетевшей мимо сердца. После перевязки в медсанбате я вернулся в строй.

     Мы воевали в Восточной Пруссии во второй половине лета и в начале осени. Погода была хорошая: тепло, сухо, солнечно; и в перерыве между военными действиями мы наслаждались свежим лесным воздухом. Отлично помню, как мы, преследуя немецкие войска, вошли в фермерскую усадьбу. Видно было, что час тому назад хозяева отсюда убежали. Стол в столовой был накрыт, и чай в чашках еще не остыл.

     Переход нашей дивизии из Восточной Пруссии в Курляндию дался мне очень тяжело. Была глубокая осень, валил мокрый снег, дороги представляли собой сплошное месиво из глины и песка. Чтобы могли пройти танки, под гусеницы подкладывали бревна и деревянные щиты. Мы же, минометчики, шагали вместе с пехотой по колено в воде. Переходы мы совершали по ночам, а спали днем, так как в дневное время нас бомбила немецкая авиация.

     Трудный бой завязался 19 ноября  1944 года в районе населенного пункта Прейли. Мы окопались вместе с пехотой и вели огонь по наступающим немцам. В самый ответственный момент наступления у нас оборвалась телефонная связь с наблюдательным пунктом, корректирующим огонь. Все связисты были ранены, и командир роты послал меня наладить линию связи. Я пополз под огнем  немцев по телефонному проводу в поисках обрыва. Метров через сто, найдя обрыв, сделал надежное соединение и пополз обратно к своим. Когда я был уже близко от наших позиций, где-то рядом со мной разорвался снаряд немецкого «фердинанда». Меня тяжело ранило осколком в правое плечо. Удар был так силен, что меня сбило с ног. Спасла телогрейка под шинелью. Осколок вместе с куском телогрейки застрял в плече.

     Наши ребята подняли меня и занесли в окоп. Вскоре повозка, которая привозила нам снаряды, увезла меня в медсанбат. Мы добрались туда лишь к вечеру. Там было много раненых. Первыми брали на операцию раненных в брюшную область. Моя очередь  подошла только ночью. Я все время истекал кровью. Во время операции у меня вытащили большой осколок, разбивший плечевую кость. Хирург сказал, что я очень везучий, если смертельный осколок мне нипочем. Он дал мне его на память как реликвию.  После операции сделали вливание крови, так как от большой потери крови я постоянно терял сознание. После медсанбата около двух недель лежал в эвакогоспитале и потом на специальном поезде поехал в глубь страны. Правая рука была в гипсе, пальцы ее не работали и потеряли чувствительность. Поезд направлялся на Урал, но когда мы проезжали Москву, часть раненых, и в том числе меня, разместили в московских госпиталях. Отношение к нам здесь было исключительно внимательным: нам устраивали концерты, приезжали знаменитые московские артисты. Со временем пальцы вновь обрели чувствительность, рука уже могла двигаться, и ее деятельность восстановилась благодаря интенсивному лечению.

     В госпитале я пробыл до 12 апреля 1945 года и был снова направлен на передовую в действующую армию. Еще в госпитале я узнал, что в гостинице «Москва» находится виленский еврейский писатель Суцкевер, знакомый моего отца. Он бежал из виленского гетто в партизанский отряд, воевал и был самолетом переправлен из Белоруссии в Москву. Я к нему приехал, добился свидания. Он мне рассказал, что когда был в гетто, видел отца и мать, которые считали меня погибшим. Отец, мать, сестра и все мои близкие погибли при ликвидации гетто.

     Об этом написано в книге А. Суцкевера «Виленское гетто», вышедшей в Москве в 1946 году на идише.

     После демобилизации я не смог жить в своем родном городе Каждая улица, каждый шаг возвращали меня в юность, в то прекрасное время, когда были живы родители, сестра, родственники, школьные друзья. Мысли об их страшной гибели не давала мне покоя. Их потеря — это постоянно кровоточащая рана в которая никогда не заживет. И тогда я уехал из моего родного Вильнюса.