|
<<<
На титульный |
|
|
|
|
Александр ЮРКЕВИЧ
МОЖЕТ БЫТЬ, В ПОБЕДЕ ЕСТЬ И МОЯ МАЛАЯ ДОЛЯ |
|
С тех пор прошло почти шесть десятилетий. Многое забыто. Память высвечивает лишь отдельные эпизоды четырехлетней фронтовой жизни. Незабываемо трагическое начало войны. Всеобщий патриотический подъем на защиту Отечества, родного города. Очереди в военкоматы. Через несколько недель и меня приняли в Народное ополчение. Формировались добровольческие дивизии ЛАНО. Я только что закончил два курса медицинского института, поэтому меня определили санитарным инструктором в стрелковый полк. Вскоре выходим – и вот мы на ближних подступах к Ленинграду. Первое боевое крещение. Здесь, в направлении Красного Села – Урицка, как мы узнали впоследствии, гитлеровцы наносят основной удар. У них – подавляющее превосходство в танках, пикирующие с воем «Юнкерсы», плотный минометный огонь, автоматчики. У нас – большие потери (за ценой не постояли). Много раненых и среди медиков. Погиб мой сокурсник, фельдшер соседнего батальона, ранены мой фельдшер и старший врач полка, бывший ассистент кафедры. Но и гитлеровцами понесен немалый урон. Пусть всего на несколько дней, но, может быть, решающих, фашистские войска задержаны. С помощью ополченцев – молодых и стариков, слабо вооруженных, наспех подготовленных. С отходом передислоцируется на грузовике и полковой
медпункт (ПМП). Перед въездом в Красное Село меня выделяют в занявший позиции
отряд, прикрывающий отступление. С бойцами залегли в кюветах у широкого
противотанкового рва. В высоком бревенчатом укрытии пушка, кажется
45-миллиметровая. Редко хлопают выстрелы. Попробовал и я. С дерева видна
вражеская колонна. Потрудился с артиллеристами. Засекли. Очередной налет.
Оглушило и, наверно, слегка контузило. На этот раз пронесло. По ночам
откатывались назад, на 4- Нелегкими выдались и следующие месяцы. Осенью сорок первого захвачен Шлиссельбург и замкнулось кольцо блокады. Наш полк самолетами перебрасывают на подмогу к Тихвину, железнодорожному узлу восточнее Волхова. Немцы стремятся перерезать последнюю коммуникацию и с выходом к Ладоге создать второе кольцо блокады, удушить город без боя. Долетели без осложнений, благополучно садимся. По лесной заснеженной тропе выходим на боевую позицию батальона. Медпункт расположился в лесном сарайчике. На земляном полу разожгли костер. Угарно. Первые ранения. Через несколько дней узнаем, что перерезан выход на шоссе; приказано подготовиться к отходу, иначе окажемся в окружении. А у меня еще осталось несколько раненых, к счастью, не тяжелых, и больной. Вдруг поднимается высокий строевой капитан Иванов – у него, очевидно, пневмония, температура за 40 градусов, еле держится на ногах. Хватает винтовку, прислоняется к дверному косяку: «Фельдшер! Ты что, не видишь, немцы вон мелькают между деревьями», – и делает прицельные выстрелы. Я тоже за винтовку. Но он: «Давай раненых с другой стороны, через окно!». Лежачих выносим на сани, а остальным придется идти самим. Подоспели наши. Где вы теперь, капитан Иванов? Корю себя, что не нашел вас потом. Вам обязаны жизнями и раненые, и я. Скоро доходим до железной дороги. Подкатывает паровоз без вагонов; машинист сообщает, что выскочил последним. Тихвин не удержали. Еще немного, и мы выходим к своим частям, готовящимся к контрнаступлению. В полковом медпункте нас, оказывается, уже не надеялись больше увидеть. Передаю своих раненых. Добрались. Начсан отметил мои действия в отрыве от тылов полка. Тяжело было в ту лютую морозную зиму. Костры не разжигали, спали в лесу на подстеленной на снег хвое или в найденной промерзшей землянке. Коленка в коленку, перепуская крайних погреться в серединку. Окаменелый хлеб иногда делили топором. Но все же нам, медикам, было легче, чем бойцам. Как мужественно переносили страдания раненые – обескровленные, с наложенной шиной, а то и с перетянутым жгутом бедром. Наш заслуживший низкого поклона солдат. Через месяц упорных боев, в декабре 1942 года, Тихвин был освобожден. И первыми в него ворвались разведчики нашего полка. А это случилось на болоте Соколий мох. Здесь наши части Волховского фронта удерживали полосу перед Ладогой и Дорогой жизни. Подтаивало. Блиндаж в землю на болоте не углубить. В боях временно затишье. Я только что пришел с передовой в полковой медпункт на инструктаж – и вдруг одну из палаток, едва я вышел из нее, накрыл минометный залп. Вокруг горящей печурки спали и грелись сандружинницы. Картина была ужасающей. Лучше не вспоминать. Огонь скорректировали подкравшиеся совсем близко по заснеженному болоту немецкие лазутчики. На болоте осложнялась эвакуация раненых. Нам придали собачьи упряжки с лодочками-волокушами. Четвероногие друзья вывозили с передовой раненых. Мучителен был их путь в ближайший тыл – по размякшей просеке с торчащими пнями. Однажды пришлось перевезти раненого на тряской танкетке. Бои активизировались. Невдалеке бьет наша батарея. Немцы отвечают, и тяжелые снаряды ложатся все ближе к палаткам ПМП, чмокая в топи. Штабное начальство приказало срочно передислоцироваться. В первую очередь перевели раненых. Меня оставили дежурным, пока не сообщат на передовую о новом месте ПМП. Через пару часов (за это время перевязано несколько бойцов) ко мне пробрался фельдшер Лазарь Гартеницкий с разрешением покинуть этот горячий пост. Еще не раз выручал меня мой старший товарищ, сокурсник по институту. Полк перебрасывают на новый участок фронта. Я пришел к начсану полка за указаниями. Стоим возле палатки; и вот из леса показываются сани с раненым. Из моего батальона. Но что это? Из валенка торчит немецкая мина величиной с большую бутылку, пронзившая ногу. Не разорвавшаяся. Боец спокоен, не стонет (наверно, уже ввели морфин), покуривает цигарку. Поразительно. — Как самочувствие? — Да ничего, только вот в ноге железяка тяжелая. Осторожно снимаем носилки на снег. Начсан быстро связался по полевому телефону с саперами. Отвечают, что ничем в этом случае помочь не смогут. В любой момент может взорваться. Начсан приказывает всем отойти подальше за деревья. Стоя на коленях, вместе с Лазарем Гартеницким срезаю острой бритвой валенок вокруг мины. Михаил Данилович Милютин (начсан) помогает советами; отойти отказывается. Повреждена стопа, а мина лежит, как в желобке, в верхней ее части. Медленно вынимаем ее, оберегая от малейшего сотрясения… Мину отнесли в лес и расстреляли. Такое разминирование раненых было, наверно, на фронте одним из первых. Вскоре на нашем полковом медпункте освобождение раненого от неразорвавшейся мины произвела и военврач Инна Романовна Кузьмина. Она отважная, умница, сумела сделать эту операцию одна, а мы подвергали друг друга ненужной опасности. Зима 1941/1942 гг. Наш поредевший полк – на новом участке
фронта, вошедшем в историю войны, как Киришский плацдарм противника. Примерно
4- Однажды после вылазки на нейтральной полосе в блиндажах остались два бойца; может быть, ранены. Да и как бы наш «язык» не достался немцам. Надо пробраться к ним. Днем, на прицеле у снайперов. Вызвался санитар Павел Кутько, уже немолодой, крепкий, я ему еле до плеча. Его светлые глаза отечески смотрели на меня и как бы прощались… Не вернулся. Тогда за дело решили взяться более опытные и лучше знавшие свою местность разведчики. Когда подошли ко входу в блиндаж, услышали внутри выстрел. Очевидно боец принял их за фашистов и не стал ждать. Так рассказывали. А другой был невредим и собирался выползти ночью. Маленькая жестокая трагедия на фоне большой. Вечная им память. Летом батальон участвует в наступлении. Готовятся к броску танки. Сильная артподготовка. Выносим нескольких раненых. Одних санитаров недостаточно, нужно еще 2-3 человека. Бойцы не так уже охотно вылезают под обстрелом из окопов. Я надеялся, что удастся проскочить между очередными авианалетами. Не успели. Как раз оказались на открытом месте, в низине, в середине пути. До ближайшей воронки, чтобы укрыть раненых, не добежали. Кладем носилки на землю, сами рядом. Самолет низко пикирует. Четко вижу голову летчика в шлеме, очках; стреляю из винтовки. Погибать, так хоть не зря, да и орден за сбитого можно заработать. Со взрывом бомбы придавило нижнюю часть тела тяжелыми комами земли. Показалось – оторвало ноги. Смалодушничал, полез за пистолетом. Но обошлось: всего-то слегка оглушило. Все остались невредимы. Навстречу подкатила моя санитарная двуколка… Сколько самоотверженности проявили в этих боях наши девушки-дружинницы! Дуся Пантюшенко уже не первый раз сама вызывалась перейти из более спокойного ПМП сюда, на передовую, в тесную, холодную землянку. Себя не жалела. Просто поражала своим спокойствием, перевязывая раненых. Так и другие. Неутомимые, надежные, добрые. А насколько трудней им было, чем нам, мужчинам. Сколько раненых благодарны им за помощь и участие. Раненым предстоит еще нелегкий путь – полковой медпункт, и дальше медсанбат, госпиталь. Скольким посчастливится выжить, не остаться калеками? Как важно правильно оказать первую довра-чебную помощь и своевременно довезти до хирургической операции! Ведь, к примеру, раненому в живот каждый лишний час – жизнь. Вывозом раненых от меня (и из других батальонов) в ПМП руководил командир взвода санитаров-носильщиков Лазарь Абрамович Гартеницкий. Работу своих подчиненных организовал четко, задержек в подчас сложных боевых и дорожных условиях не было. В этом он был незаменимым помощником старшего врача полка. Неукротимой энергии, сиявший, смелый и жизнелюбивый – таким помню я его в те дни. Лет на восемь старше, он относился ко мне как к младшему брату, не один раз выручал в критических ситуациях. Никто кроме него так не умел найти подходящее место и быстро развернуть ПМП для приема раненых, обеспечить их погрузку и эвакуацию дальше в тыл. А делать это надо было немедля и скрытно, часто ночью, в любую погоду, при обстреле. Не с одним орденом закончил он войну. Нередко приезжал ко мне в батальон во время боевых действий старший врач (начсан) полка М. Д. Милютин. Он давал необходимые указания по особенностям выноса и эвакуации раненых. С его ростом ему было особенно неудобно в низких землянках, когда нам приходилось укрываться при обстрелах. Общительный, высокопо-рядочный, справедливый, по-товарищески строгий – он обладал даром привлекать и располагать к себе людей. Его организаторские способности и боевые заслуги были отмечены орденами и продвижением по службе. В летний сезон отбить Киришский плацдарм не удалось: гитлеровцев выручили мощные убежища, артиллерия и полное превосходство в авиации. Предстояла еще одна зима. В этот период активной обороны памятна встреча с главным хирургом армии. Подполковник мед. службы Сергей Леонидович Либов (в будущем известный кардиохирург, профессор) был все время в разъездах по медсанбатам, многочисленным прифронтовым госпиталям. Оперировал, консультировал, учил хирургов. По его рекомендациям санитарный отдел определял специализацию и дислокацию хирургических госпиталей, а также, в зависимости от боевой обстановки, направлял поток раненых из нашей и других дивизий армии, растянувшейся от Киришей до Грузино. Выполняя его первые задания, я познакомился со статистическими сводками о ранениях по армии. К удивлению, узнал, что, когда у меня в батальоне при относительном затишье (окопных «буднях») в день бывает всего несколько раненых, то по армии, например за месяц, это оборачивается уже ощутимыми потерями. На передовых медпунктах я опросил несколько сотен раненых. Оказалось, например, что значительное число ранений получено при раздаче и подноске пищи – скопление бойцов нередко попадало под обстрел; недостаточно были защищены часовые на постах, в окопах и т. п. Результаты доложили Военному совету армии, были приняты меры, способствовавшие снижению числа ранений. Вскоре меня с другими фельдшерами направили в Военно-медицинскую академию, доучиваться. В приказном порядке. Шел набор фронтовиков. ВМА находилась тогда в Самарканде. Пришлось ехать. Но все восставало во мне против того, чтобы оставаться в тылу в такое время. Меня отпустили обратно: я вернулся к своим фронтовикам и был назначен фельдшером ОРМУ. Перед боями за Выборг, при переброске на Карельский перешеек, мне посчастливилось повидать отца. Еще до прорыва блокады я посылал ему с оказией сэкономленный хлеб, но он его не получил. Голодал. Отец стал начмедом большого госпиталя для легкораненых. Майор мед. службы. В прифронтовой полосе госпиталь возвращал в строй тысячи бойцов. Военврачом он служил еще в финскую кампанию. Уравновешенный, знающий, заботливый. «Торопись делать добро», – наставлял он меня с детства. Я почувствовал, что его любили и ценили сослуживцы. От отца я узнал, что в блокаду умерла бабушка, а одна кузина служит солдатом-зенитчицей, другая работает в госпитале. Мама с моим младшим братом Славиком эвакуирована; ее как медсестру направили сопровождать школу. На фронте погибли два ее брата, третий служит военврачом под Москвой. Отведенное мне место заставляет здесь остановиться. Ограничусь лишь одним памятным эпизодом во время наступления в Восточной Силезии. Мне доверили выполнить ответственное задание. Поступило сообщение, что в прифронтовом городке скопилось много раненых, не обеспеченных медицинской помощью. Надлежало срочно выяснить обстановку, и я немедленно вылетел туда на санитарном самолете «У-2» («кукурузник»). Летчик заметил приближающийся «мессершмит». Мы пока не обнаружены. Не растерялся, отважный, беззащитный против боевой машины – снизился до возможного предела и стал кружить внутри большой лесной поляны, прячась за деревьями. «Мессер» убрался восвояси. Обошлось. Когда добрались, мне предстала весьма неприглядная картина: в здании школы лежали, в основном на полу, несколько десятков раненых. С ними был оставлен один санинструктор. Туда срочно перебросили ближайший госпиталь. В эти дни мы опять неожиданно встретились с отцом: его госпиталь легкораненых передали в нашу армию. Дороги были забиты транспортом. И ему с персоналом пришлось передвигаться пешим порядком. Впоследствии почти одновременно нас наградили орденами Красной Звезды и медалями «За оборону Ленинграда». Так что воевали мы, можно сказать, вместе. Сколько матерей, невест, сестер не дождались своих защитников, сколько встретили их ранеными и калеками! Не вернулись многие мои товарищи по школе и институту. Был ранен, поднимая в атаку морской десант, брат моей жены Саша Клинский, погиб в танковом бою ее другой брат – Ваня. Они были лучше, отважней. А мне повезло. |